Владимир Кирилин. Воспоминания о «ГПД» (Израиль, 16-19.06.2022)

Владимир Кирилин:

Саша просит меня начать с сентября 1987 года, с рок-фестиваля в Подольске. Но я начну чуть раньше, чем Саня пришёл к нам в «ГПД».

Надо сказать, что к этому времени, наша группа (а тогда мне кажется мы назывались даже не «ГПД», а «Хронос») подошла в сыром состоянии. Группа была, даже концерты какие-то были, был какой-то свой стиль, но это не цепляло. Играли мы получше, чем некоторые группы в Рок-клубе. У нас был некоторый стаж. Я например играл и в ресторанах, и на свадьбах, а с 1981 года у нас уже была группа «Хронос». Тогда мы уже играли рок-музыку. Опыт был большой. Женя Обрывченко – клавишник, Виталик Грузин –гитарист, Клим – гитарист, (мы с ним познакомились в ХИСИ), ну и я – на барабанах.  Был у нас ещё Роланд Полихронов – басист, а Паши ещё не было. Мы даже играли в 1981 году на фестивале в Азербайджане, в Баку. Азербайджанцы, после первого рок-фестиваля в Советском Союзе в Тбилиси, решили, как это так – грузины провели рок-фестиваль, а мы нет? Но, это же самое модное сейчас! Мы же азербайджанцы, мы тоже такое хотим! И они организовали на базе Бакинского инженерно-строительного института свой фестиваль. Мы поехали туда в 1981 году с группой «Хронос». Там, кстати, играли группы: «Отражение» из Свердловска, группа «Урфин Джус», из которой потом образовалась другая группа, как-то с «Наутилусом», кажется, связано. Точно не помню. Но достаточно известная. Поэтому к 87 году мы группой «Хронос» подошли, как прокачанные, более-менее опытные музыканты.

Но группа не имела яркой индивидуальности, своего лица. Мы играли Пашины вещи, мы играли какие-то вещи ещё из старой программы «Хроноса», экспериментировали, пробовали. Но такой программы ударной, чтобы заставить публику повскакивать со своих мест, орать, размахивать руками, не было. Мы тогда ещё играли в цепях, с хаерами, какая-то металлическая группа была. Нам говорили, что мы играем «голубой металл».  Почему голубой? Но знатоки музыки и музыкальные критики занимаются тем, что постоянно выдумывают стили. Вот они выдумали, что мы играем в стиле «голубой металл». У Жени была огромная цепь на шее. Потом пришёл Паша Михайленко, и мы с ним постоянно делили цепи. У Жени ещё был ошейник с шипами и на руках браслеты с шипами. В общем, мы тогда были металлические ребята. Но не было в группе той изюминки, которая даёт весь этот аромат, какой-то особый вкус.

В 1987 году пришёл Саня Чернецкий, его Паша Михайленко на репетицию привёл. Мы с некоторым удивлением отнеслись к его текстам, которые он пел. У нас был немой вопрос: «А что, за это в тюрьму не сажают?» А за этими текстами ведь мы все стоим на сцене, вроде бы от нас всё шло, и отвечать за это всем пришлось бы если что. Помню, мы на первой репетиции с Женей Обрывченко переглянулись, мол: как тебе тексты? Нас за них в тюрьму не посадят? Но это уже был 1987 год, тогда уже Советский Союз пошёл вразнос, начались шатания, начались выливаться помои на наше прошлое, на наших героев, на нашу мифологию, на всю нашу историю. И это хоть и вызывало интерес и подозрения со стороны компетентных органов, но уже не было явным криминалом, из-за которого сразу приезжает «воронок», и тебя кидают в сырую камеру. Впрочем, начиная рассказывать про 1987 год, невозможно не рассказать, что было до прихода Сани Чернецкого. Он пришёл в коллектив, который почти 10 лет жил своей внутренней жизнью, имел свою душу, имел основу, на которую так сказать упало зерно Саниного творчества.

Хочу вспомнить 81-й год, второй рок-фестиваль в Азербайджане.

Про него почему-то мало пишут, все вспоминают фестиваль в Тбилиси, где выступала «Машина времени», «Аквариум», «Интеграл» и другие группы, которые выстрелили, и потом вошли в первую обойму. А вот второй фестиваль в Баку не имел такой медийной известности. Но, было достаточно интересно. Мы тогда репетировали в ХИСИ, где были группы «МОСТ», «Хронос», «Антоша Чехонте». Люди из этих коллективов спустя много лет пересеклись в Питере на 30-летии группы «Разные люди». Дима Надточий живёт в Америке, я в Израиле, но мы приехали. Он играл в «Антоша Чехонте», я в «Хроносе» и «ГПД», мы все репетировали в ХИСИ, а встретились через 30 лет в Санкт-Петербурге с Саней Чернецким на этом юбилейном концерте «ГПД-Разные люди».

На фестиваль в Баку мы поехали от ХИСИ. Из Харькова на фестиваль приехали мы (тогда ещё «Хронос») и ещё одна группа, не помню, как называется, где руководителем был парень Вася, заводила и массовик-затейник. И мы вместе с этой второй группой тусовались в Баку вместе.

Они вообще-то были свадебные музыканты, в отличие о нас. Мы уже были рок-группой, у нас была своя программа, свои песни, свой стиль. Мы выступали в узких черных галстуках, белых рубашках, черных брюках, такой стиль «модо», которые на мотороллерах отжигали по Англии ещё в 50-х.

В 1981 году в СССР уже начинались национальные волнения, которые потом вылились в межнациональные войны после распада Союза.

Когда мы приехали в Баку, нам дали двух гидов, одного звали Гусейн  («Гусик»). Второго – не помню, как звали. Они постоянно были с нами. И вот Гусик на один день пропал, а утром появился, а у него руки разбиты в кровь. Видно дрался. А потом мы узнали, что он участвовал в разборках между азербайджанцами и армянами. В Баку была очень большая армянская диаспора. А он видно «скинхедил», этот Гусик. И нам на ухо, потихоньку, сказали – ребята, перед вашим приездом у нас была большая заваруха. Около двухсот человек армян зарезали. Рассказали так, между нами, не для прессы. Мы тогда всего этого толком не понимали, не знали. Мы приехали просто играть.

Надо сказать, что организаторы были замечательные. А эти два гида были всё время с нами, от нас не отходили, везде водили, по кафешкам, всяким достопримечательностям, всё рассказывали, всё показывали. Гид на 24 часа в сутки. Очень гостеприимные были. У меня от Баку самые добрые и яркие впечатления.

Мы тусовались нашими двумя группами из Харькова между концертами в фестивальной общаге. Нас поселили в общежитие, но в очень хорошее общежитие, гостиничного типа. И там вдруг случился казус – не было воды, ни с того, ни с сего. А мы сидим бухаем. Водку. Вася почему-то сказал, что будем пить только водку. Ну, а воды нет. Я водку не запиваю, а остальные почему-то запивали. Да и пить хочется, а воды нет. И тут Руля, наш басист, Роланд Полихронов (но «Руля» его звали все, даже его мама) говорит: «Я сейчас воды принесу». И куда-то ушёл. Приходит, приносит. Мы сидим выпиваем, безобразия не нарушаем. Спрашиваем Рулю: «А где ты воду взял?» Он отшутился, потом пошёл ещё принёс. Я говорю: «Откуда ты всё-таки воду берёшь, покажи?» Он меня выводит в коридор, заводит в туалет, открывает бачок, и набирает воду. Там-то вода ещё оставалась, бачок объёмный. Оттуда он нам её и приносил. Вот это я хорошо запомнил, мы потом долго смеялись.

Вообще, Руля был ещё тот алконавт. К сожалению, уже покойный Руля… Роланд Полихронов, наш первый басист в «Хроносе». Мы с ним дружили, а потом я его надолго потерял из виду. Но мне недавно сообщили, что он довольно давно умер. А так мы с ним дружили, и играть стали вместе сразу после школы, в Хроносе вместе играли. Водку и коньяк он не любил, и всем остальным напиткам, предпочитал самый дешёвый портвейн, 0.8 л. Помню, поддевал крышку клыком как какой-то автомат! Как бы плотно пробка не была запаяна, он мгновенно с ней справлялся.

Помню, в Баку у нас уже был финальный концерт, и Вася дал денег, причем прилично, на закуску, на три бутылки водки. Спрашивает: «Кто пойдёт?» Руля говорит: «Я пойду.» – «Ну давай, иди. Знаешь куда?» – «Да знаю, гиды показывали магазин». И пошёл. Но Рулю, как говорится, только за смертью посылать. Мы сидим, а Рули нет и нет, мы всю закуску уже съели, все анекдоты перетравили, а его всё нет. И уже к вечеру является Руля. Рожа пьяная, а в кармане плаща у него одна 0.8 портвейна. Мы говорим: «Да где ж ты был, свинья, мы же тебя ждём, что это вообще такое?»  Он отвечает: «Я деньги потерял, а это – на сдачу осталось». И вытаскивает из кармана «нольвосьмую» самого дешевого портвейна. Где-то он за это время умудрился пропить всё остальное. Не знаю с кем, но успел, в чужом-то городе. Хотя одну бутылку портвейна всё-таки принёс. А Вася дал столько денег, что можно было ящик портвейна купить. Руля с кем-то закорефанился и пошёл бухать, а вечером принёс нам бутылку портвейна. В этом весь Руля. Хотя он парень был очень душевный, колоритный и смешной. Я Сане прислал чуть ли не единственную, наверное, фотку, где есть Руля на сцене. Это было кажется в ДК ХЭМС, (или в ДК ХТЗ). Он какое-то время играл тогда уже, или с группой «МОСТ», или с «Антошей Чехонте», как они тогда назывались. Точно не помню. У нас тогда уже Паша Михайленко на бас пришёл. Руля вообще-то кавказский грек был. Очень колоритный.  Мы ему ещё посоветовали выступать в кепке-аэродроме, как у грузинов из анекдотов. И усы у него как Мулявина были. Жалко Рулю. Впрочем, давно это было…

Теперь перейдём к Подольску.

1987 год. Это была самая неудачная, самая отвратительная наша поездка. Фестиваль, на котором мы не играли. Организаторы наших поездок  тогда были из рок-клуба, и вообще все кто угодно. Это и Шумилин, и Мясоедов и другие, все брались за эти поездки, но никто толком это организовывать не умел. Нам кто-то из Харьковских организаторов сказал, что нас там в Подольске ждут, но когда мы туда приехали, то поняли, что нас там не ждут. Там нас вообще в упор не видят. Никто не знал, кто мы такие. Чего приперлись. Мы вас не звали. Тем более, что тогда за группой начал тянулся неприятный след. Кто-то пустил слух, что группа фашистская, поэтому нас не очень-то хотели видеть на сцене все эти комсомольские организаторы фестивалей. Раньше рок-фестивали организовывали стукачи-комсомольцы при КГБ. Раньше комсомольским организациям давали задание: если мы не можем это развалить – то должны это возглавить. Вот они и возглавляли эти рок-клубы. Мы приехали в Подольск. Помню, что кроме нас ещё был Дима Смирнов из группы «Сутки-трое». Сейчас это кажется «Белые крылья». Нас предупредили, что любера приедут, будут всех избивать, резать и всё такое. Тогда люберецкая тусовка была в самом разгаре. И действительно, они реально приехали потом. А тогда мы только на вокзале вышли, не знаем, куда ехать, никто не встречает. Что делать, не знаем. Стоим с кофрами от гитар, все волосатики. А любера как раз любили «учить» волосатых, мол, почему не такие, почему причёски неправильные, почему в кожаных косухах и т.д. И вот мы стоим на этом вокзале и начинаем жаться к Диме Смирнову. Нас такая кучка, а над нами возвышается Дима Смирнов. Он высокий, такой огромный, и мы к нему жались как папе родному.

Мы ничего не понимаем, куда ехать, никто не встретил, может надо обратно уезжать? А Дима Смирнов сам бздит, ему тоже огребать не хочется. Он ведь не боец ММА, он просто гитарист. Природа сделала его таким великаном, и рост, и вес. Но это же не значит, то он какой-то былинный витязь, Илья Муромец, который рукой махнул – и полвойска упало. Он обычный, нормальный парень. Он стоит, оглядывается, говорит – пацаны, что-то мне бздошно, надо тикать отсюда! И Паше Михайленко было не по себе, да и вообще всем нам. Нам было очень неуютно в Подольске. Нас никто не встретил, никто не ждал, не понятно, а нужны ли мы тут вообще, со своими гитарами, какие-то волосатики из Харькова.  Вокруг ещё эти любера, все про них только и говорят.

В итоге, мы смотрели этот фестиваль из зрительного зала. Что я запомнил оттуда – группа «Весёлые картинки», тогда я их увидел первый раз. Мы потом с ними подружились и встречались на всех фестивалях. На чём мы с ними сошлись, не помню, мы ведь группы совсем разные, из разных стилей, но почему-то сдружились. Вокалист у них тогда был Игорёха Белов. Они меня тогда поразили своими текстами, своей подачай, своим глэмом.  У них была уже постмодернистская подача. Если мы люди модерна, типа акынов – «что вижу, о том пою», то у них тексты все с двойным-тройным дном, у них разные подначки были в текстах, что для меня было ново.

Где-то через полгода мы с ними закорефанились, встречались на фестивалях, ходили друг к другу в гости, байки травили. Я их полный состав не знаю. Да он и менялся сильно. Но для меня это были Дима Яншин – гитарист, Олежка – басист, и Игорь Белов. Это те люди, с которыми мы общались. Басист, кажется Андреев, такой худой, высокий, а кисти рук у него очень маленькие, как у ребёнка. И было непонятно, как он вообще на бас гитаре играл. Там же лапищи нужны, гриф большой и 4 струны мощные. И как он такими ручками играет? А играл-то он классно! Такой вот парадокс. У пианистов считается, что должны быть длинные тонкие пальцы, а посмотришь на виртуозов – у них пальцы-сосиски. Так и здесь было с этим басистом. Дима Яншин вообще мульти-музыкант, он был обалденным гитаристом, поражал меня. А Игорёха белов травил байки, весёлый, душа любой компании. Когда мы попадали на фестивали, получалось, что нас ставили на один день. То они после нас, то мы после них. Прощаемся на каком-нибудь фестивале в Калуге, говорим – на следующей неделе встретимся. И встречаемся через неделю где-нибудь в Питере. Нас приглашали на одни и те же фестивали. И я старался смотреть их зала, либо сидел в первых рядах, либо пробирался к сцене. Очень любил их песню «Коричневая пуговка», у меня всегда так поднималось настроение, как будто килограмм сметаны съел. Я так смеялся, такой кайф получал, потом мне было легко выступать.

После распада «ГПД», мы с нашей группой «Тройка, Семёрка, Туз» поехали на фестиваль в Калугу. У нас была композиция в программе, где длинное-предлинное вступление. У нас в группе не было гитар, только барабаны, синтезаторы, саксофон и вокалистка.

8 тактов играют стрингс, ещё 16 вступают вторые клавиши, потом ещё 16 тактов вступает саксофон, и только потом я на барабанах мощно вступаю. И уже мясо пошло. То есть половину вещи я кочумал. Крутил палки, глядел по сторонам, в зал. Но вещь была мощная. Когда барабаны начинали, шло самое мясо. А с «Весёлыми картинками» мы даже без «ГПД» уже по старой памяти корефанились. На концерте они играли после нас.

Выходим на сцену, я сажусь за барабаны, а они на таком высоком подиуме, я сижу как король на именинах, смотрю на зал, софиты в глаза бьют. Начинается вступление, я палки кручу, а с боку стоит Игорёха Белов, и он мне рожи корчит из-за сцены, кричит – Давай, Вовка, рок давай! А я ему за сцену маякую, головой кручу, мол – Сейчас мы врежем, Игорёха, будь спокоен! Всё это во время вещи. И тут я наконец вступаю… И когда у меня руки уже летят вниз, я вдруг, за долю секунды понимаю, что я вступил не там! Я вступил на 32 такта раньше. Я гремлю по барабанам мощно, пошёл мясо резать, уже останавливаться нельзя. Я вижу, как у Игорёхи глаза такие круглы стали. Где мы, что мы сделали?! Куда я вступил?! Где я вступил?! Смотрю, саксофонист на меня маячит, клавишник на меня оборачивается, Люся вообще потерялась, где ей начинать петь? Все на меня смотрят, не понимают, куда въезжать. А мы продолжаем играть.  Я как-то с 16-го такта на 32-й на одну восьмую, на одну четвёртую как-то со скрипом сошлись, и всё-таки вместе въехали, Люся поняла, где ей вступать. Как-то выгребли, и пошли играть вещь до конца. Вот так Игорёха Белов меня подвёл. То есть не он меня подвел, а я сам виноват, не надо клювом щёлкать. Не надо отвлекаться, когда на сцене играешь. Я такой расстроеный был потом. Это, наверное, был единственный раз в жизни, когда я серьёзно накосячил на концерте. Я в общем-то музыкант ответственный, свои партии знаю очень хорошо, ночью разбуди – сыграю, без нот. А тут так накосячил, мне было жутко неудобно. После выступления заходит к нам кто-то из тусовки, я говорю: Блин, мы так накосячили! Он на меня непонимающе смотрит, – В смысле? Всё было отлично, вы так круто отыграли, мощно!  Я говорю: Вы что, не поняли, что вещь в два раза короче стала? Я вступил не там. – Не-е-е, говорит, никто ничего не заметил, никто ничего не понял.  Вот такая у меня история, связанная с группой «Весёлые картинки». Вспоминал про Подольск, съехал на Калугу, даже на другую группу. Это старость, Альцгеймер одолевает.

А ещё на подольском фестивале мне заполнилась группа «Телевизор», Борзыкина. Мне вообще редко когда удавалось смотреть группы из зала, обычно мы смотрим из-за сцены. Но тут нам пришлось стать простыми зрителями. Тогда «Телевизор» своим выступлением добавил себе известности, потом им удалось впрыгнуть в первую обойму. Этот фестиваль дал им дорогу на большую сцену, ведь раньше их никто не знал.

Ещё в Подольске меня поразил гитарист группы «Цемент», он был в каких-то узких штанах, дурацкой кепочке, а сам был гуттаперчевый, как будто вообще костей нету. Он складывался пополам, извивался, подпрыгивал, скручивался как пружина. Гитара кругом ходила вокруг него, было непонятно на чём она вообще держится. Он очень экспрессивно играл, очень драйвово! Руки-ноги тонкие, и весь он как на пружинах. То боком играет, то сложился, то выпрямился, подпрыгнул. Резиновый человечек. При этом это не было клоунадой. Это всё было ритмично, внутри музыки, органично. Очень он мне понравился.

Помню, что мне все эти выступления в «зелёных» театрах, на отрытом воздухе, никогда мне не нравились. Это было некомфортно, не фейшуйно. А в Подольске это как раз был «зелёный театр». Отвратительно всё организовано. Сцена голая, пустая, без декораций, без задников, без кулис. Сзади огромная белая кирпичная стена без ничего, и на её фоне какие-то маленькие фигурки музыкантов, одинокие. Звук тоже – на троечку.

Но самое интересное в Подольске было, когда мы уезжали. Закончился этот концерт грёбанный, на котором мы так и не выступили. Все едут в Москву, ждут электричку и на перроне скопилось огромное количество людей, около тысячи. Зрители, тусовка, мы-волосатики, рокеры в куртках с ошейниками и цепями, панки – все скопились на этом перроне и ждём электричку на Москву. И тут пошёл слух, что приехали любера. И да, в толпе стали появляться бритые голову, протискивающиеся сквозь толпу, рассеивают людей, просачиваются на платформу. Уже слышны какие-то вопли, кто-то на кого-то уже нападает, задирается с кем-то, начинается паника. У кого-то сумка упала на рельсы, но уже не до этой сумки… Но тут вдруг приходит спасительная электричка на Москву. Электричка открыла двери, и вся эта толпа, что была на перроне, за несколько секунд буквально всосалась в эту электричку. Она, как пылесос, втянула всю эту толпу, двери закрылись, и все двинулись на Москву. На перроне кто-то остался, кого-то там бьют, мы едем, а я думаю – Боже мой, наконец-то этот долбаный Подольск закончился, не надо было нам приезжать…

Но это мы задним умом все крепкие. Приехали в Москву, быстро взяли билеты домой, вернулись в Харьков расстроенные. Вот такая у нас была поездка в Подольск.

1987 год. Выступление в киноконцертном зале «Украина» и концерт в ХТЗ.

Сразу должен сказать, что про концерт в ХТЗ я ничего не помню. Видимо, там не было ничего особенного. А концерт в «Украине» мне тоже не особо запомнился. Скорее всего мне он помнится по замечательным фотографиям, которые сделал какой-то фотограф. Особенно хороша фотография, где Саша наклонился к залу на авансцене, а из зала к нему тянут руки, размахивают шарфами. А он с микрофоном тянется к толпе, а справа вверх уходит в темноту зал, потому что в «Украине» зал сделан амфитеатром. Эта фотография уникальная, я больше таких про «ГПД» не помню. К сожалению, я не знаю имени фотографа.

Чем ещё запомнился концерт? Я сразу должен признаться, что играть в зале «Украина» мне не нравилось. Я, конечно, сейчас от всего этого отошёл, а в те годы я там играл: и с группой «Активный ил», и с «ГПД», и с «Тройкой, Семёркой, Туз». И этот зал неудачный. В самом названии зашифрованы его недостатки. «КИНО-концертный зал». То есть на первом месте кино. Да, кино там смотреть комфортно, со всех мест всё видно. А вот играть там отвратительно. Во-первых, звук там гуляет по залу и, с запаздыванием, приходит на сцену обратно. Это отвратительно, особенно для барабанщика. Вот представьте, ты слышишь в мониторах звук, он и так немного искаженный, к нему надо привыкнуть, а потом ещё приходит звук из зала, возвратное эхо. И этот возвратный звук меня всегда раздражал. А во-вторых, сцена там сделана полукругом, и она голая. На ней ни декораций не выстроишь, ничего. Ты из какой-то дверки боковой выползаешь, нет ни задника, ни кулис, только экран сзади висит, выходишь на эту «шайбу» – «небоскрёбы-небоскрёбы, а я маленький такой…» Смотрится из зала отвратительно, и играть там отвратительно. В-третьих, в этом зале невозможно было повесить нашу декорацию. Она была уникальная, это паутина, которая опутывает разрушенный город. Её придумал Игорь Сенькин. Придумал он её наверное, глядя на потолок своей мастерской. В его мастерской, где бывали, наверное, все, и музыканты, и художники, и тусовщики, и врачи-хирурги, и какие-то тёмные личности, около потолка была густая-густая паутина, которую он никогда не снимал. От постоянного курения она стала коричневая. Потолки там были высокие, и все наверху было в этой паутине. Сенькин на больших рулонах бумаги сделал рисунки, они развешивались за нами, и превращались в такой мрачный разрушенный город, как бы в стиле кубизм. Там были искаженные, гипертрофированные здания, с чёрным глазницами окон. А ещё он взял метров двести ленты и сплёл из неё паутину, которую мы развешивали поверх этих зданий. И на фоне этой декорации мы обычно выступали в Харькове. И даже в нескольких городах на выезде нам удавалось её развесить. А в зале «Украина» экран висит, ни кулис, ни креплений, ничего не развесишь. Сцена эта мне не нравилась, выступление ничем особенным не запомнилось, хотя может быть для зрителя оно выглядело интересным и удачным. Но для меня, как музыканта, нет.

1987 год. Воронеж.

Воронеж для наших двух групп, «ГПД», а потом «Тройка, Семёрка, Туз», был городом, где состоялась наша первая междугородняя гастроль. Почему-то так получилось, что за пределами Харькова первый выездной город был Воронеж. Там была уже не домашняя публика, а люди приезжали из разных городов. Не знаю, может быть у Сенькина были там знакомые, с которыми он закорефанился и договаривался, и эти люди знали, что если Сенькин кого-то привозит, то это будет мега-ударно, мега-скандально, какое-то яркое выступление. С «ГПД» мы приехали со своей программой «Положение дел». Кстати, как раз на альбоме «ГПД. Положение дел.» можно на обложке увидеть фрагмент нашей декорации.

В Воронеже, я помню, отличились наши ГПД-шки, как мы их называли, наша группа поддержки. Девчонки-огонь! Инка Чернецкая (тогда она была, естественно, под девичьей фамилией) и Ленка Дядина. С Ленкой мы потом виделись в Санкт-Петербурге в 19-м году на юбилейном концерте «ГПД»-«Разные люди» спустя десятки лет. Я приехал из Израиля, она приехала из Голландии. Так вот, они всегда шли к самой сцене и заводили там толпу. На каком бы концерте я не смотрел в зал, в первые ряды, всегда видел наших ГПД-ешек. Они там в цепях, в панковских ирокезах, с разноцветными хаерами, ярко одетые, порванные джинсы или ещё что-то вызывающее.  Когда ГПД-ешки выезжали с нами на гастроли, я всегда говорил Ленке: «Вы лифчики металлические в шипах не забыли взять?» Она смеялась: «Не бойся, всё взяли!»

Мы играли в зале Воронежского университета, кажется. В актовом зале. Там ещё в первых рядах сидели преподаватели, деканы разные, они вообще не поняли, куда попали, и что это на сцене. Требовали – выключите электричество, выключите звук. А тут ещё и ГПД-ешки выходят. С ирокезами, в цепях, раскрашенные как индейцы племени Сиу. За ними беснуется толпа – «Россию» давай, «Россию» давай! А первых рядах преподаватели кричат – прекратите это! Интересный такой концерт был. Мы отыграли всю программу, отыграли на ура.

Я ещё помню, что пробил пластик на сольнике. Но пробил не по своей вине. Он был неравномерно натянут. А я играл активно, на второй-третьей доле вколачивал по полной. От неравномерного натяжения на второй, или третьей песне пластик порвался. И как играть барабанщику без второй и четвёртой доли? Ну, как-то выкрутился в итоге. Заменили мы барабан, но после нашего выступления потом в газете написали, что вот, приехали какие-то панки, какие-то фашисты, какие-то сумашедшие, ненормально одетые, которые поют дикие песни, издают дикие вопли. И даже барабанщик так бил по своим барабанам, что попробивал все барабаны на ударной установке!.. А на самом деле, тот, кто настраивал барабаны просто неравномерно натянул пластик. Надо было как-то из этой неприятности выкручиваться, мы выкрутились.

Вообще, Воронеж оставил у меня самые приятные воспоминания, хотя ничего такого особенного там не было. Сам город напоминает мне Харьков. Может, потому что город похож своим архитектурным стилем застройки, может своим серым цветом домов. Не знаю, почему, но напоминает. И когда уже «ГПД» распалось, когда образовались «Разные люди», а мы с Женей Обрывченко, с Сенькиным сделали группу «Тройка, Семёрка, Туз» то и с этой группой мы тоже на первую гастроль поехали именно в Воронеж.

«Тройка, Семёрка, Туз» – это: я, Женя Обрывченко, Игорь Комаровецкий, Криничко – на саксофоне и Люся Моисеева – вокалистка. Мы с Сенькиным придумывали эту группу.

         И приключения у нас там были, в Воронеже, о которых рассказывать не стоит, потому что они связаны с наркотиками. Я сам чуть не погиб, и мы чуть не потеряли вокалистку. К счастью, все остались живы. Но выступление у нас было удачное, и город оставил приятные воспоминания.

         А ещё чем запомнился Воронеж – когда мы там играли на фестивале, мы познакомились с одним интересным человеком, Альбертом. Фамилию не помню. Это был уникальный случай в истории рок-музыки. Мы знаем группы, в которых было и семь человек, и пять человек, четыре, три, и даже, может быть, два человека. Но вряд ли история знает какие-то примеры, когда в рок-группе был один человек! Так вот, это был как раз Альберт. У него была группа из одного человека, и называлась она «Красный огурец». Он был совершенно отвязный музыкант. Он сам писал тексты и исполнял их на таком электронном «блине», электронном барабане. Он выходил один на сцену, и никого не стесняясь, аккомпанируя себе на этом барабане, орал свои песни. Уникальное явление, я такого больше нигде не встречал.

Он потом приезжал к нам в Харьков, мы с ним корефанились, дружили. Интересно было бы узнать его судьбу, где он сейчас, что с ним? Помню, когда он первый раз приехал к нам в 88-м году в Харьков, выступать на фестивале, мы его там выгуливали, показывали город. Однажды шли по Пушкинской, около кинотеатра. А там на ящиках деревянных из-под овощей бабушки торговали разными вещами, кто носками, кто семечками, кто морковкой. Времена уже были перестроечные, «перестройка-перестрелка», на горизонте замаячили лихие 90-е, страна уже в разнос пошла, уже беспредел был. Люди остались без средств к существованию и были вынуждены торговать, как у нас говорили «с земли», кто книгами, кто кофточками, кто морковкой, которую собрали на огороде. И там была бабушка, которая торговала газетами. А все эти бабуси общались между собой. Та, что торговала газетами, часто отходила с подругой поговорить. То есть, в нескольких метрах стоял ящик, лежали газеты, на бумажке была цена написана, сколько газеты стоят, и баночка металлическая, куда кидаешь деньги. Кинул туда мелочь, берёшь газету и идёшь. Для нас это было нормально. А она так, просто краем глаза поглядывала, и болтала с подругой. Когда Альберт увидел эту ситуацию, он очень удивился, как так – лежат газеты, стоит банка с деньгами, а её никто не украл! Говорит – у нас в Воронеже, оглянуться бы не успел, полез бы в карман за сигаретами, а уже нет ни газет, ни банки, ни ящика. Он очень удивился, что в Харькове можно так торговать. Интересно, вошел ли он со своей группой «Красный огурец» в составе одного человека, в какую-нибудь рок-энциклопедию?

1988 г. Фестиваль в городе Горький.

Этот фестиваль мне запомнился тем, что там встретились две группы с одинаковым названием. «Группа продленного дня», в которой играл Чиж, из Дзержинска, и наша группа из Харькова.  А потом так судьба распорядилась, что потом эти две группы переплелись друг с другом. Это больше похоже на чудо.

А как произошла эта встреча для меня? Перед выступлением я иду из гримёрки по коридору этого ДК, и навстречу мне идёт парень. А я уже в прикиде: порванные джинсы, майка и кепка на голове, с эмблемой «ГПД». Такой клин, его можно так же увидеть на альбоме «Положение дел». Его придумал Игорь Сенькин. Это – три буквы «ГПД» в форме клина. Я смотрю, а у этого парня на джинсах нашитый фактически такой же клин, из трёх букв «ГПД». Я его спрашиваю удивлённо: «А ты откуда, из какой группы?»  Он: «Я из Дзержинска, из группы «ГПД»». Я отвечаю: «Я из Харькова, из группы «ГПД». Он вроде барабанщик был. Мы так посмотрели друг на друга, что такой удивительный случай, что встретились две группы, с одинаковым названием. То, что было потом, вы знаете лучше меня. Как Чиж приехал в Харьков, как развалилась «ГПД», как образовались «Разные люди».

Чем ещё Горький запомнился? Он вообще для меня город довольно близкий, потому что вся родня по отцовской линии оттуда. Там и отец мой родился. И тетушка моя там до сих пор жива. Я там в детстве бывал в гостях у родственников.

А ещё мне на том фестивали запомнилась группа «День и вечер». Как раз вроде горьковская группа. Я их смотрел из-за кулис, сбоку. Они ребята очень активные, было видно, что они стараются играть. Они все были одеты в какие-то кожаные куртки, сами все черненькие, то ли татары, то ли у них какая-то кавказская кровь. И у всех у них была серьга в одном ухе, как у пиратов. Было видно, что они стараются играть, но чего-то им не хватало, они так и не стали известными. Не было у них какого-то особо состояния, энергии, без которой ты становишься уникальным. А если этого нет, ты просто остаёшся в мейнстриме.  Вот они были в мейнстриме. А мы их из-за серёжек в ушах прозвали цыганами. Мы ещё потом встретились на каком-то фестивале. Нам говорят: «Вот группа «День и вечер». Мы: «Ааа, цыгане приехали.» Саня смеётся, да-да цыгане. Но мы по-доброму шутили, музыканты всегда друг над другом подшучивали, кликухи разные давали, подкалывали. Но эта группа оставила у меня самое приятное впечатление, я их слушал с удовольствием.

Но почему-то они не «выстрелили». Вот этим и запомнился мне фестиваль в Горьком: выступлением группы «День и вечер» (интересно, знают ли её и какая их дальнейшая судьба?) и встречей двух групп с одинаковым названием «ГПД». Это, конечно, очень странный случай. Это если как встретился Василий Петрович Иванов, из Хацапетовки, последний дом, справа, а кто-то скажет – а у меня такие же ФИО, и родился в Хацапетовке на той же улице, в том же доме, только слева. И он будут недоумевать, как это так, иметь одинаковые фамилию, имя, отчество, родиться в одной деревне и друг друга не знать. Так же и с «ГПД» было. Но в итоге это превратилось в хитрое переплетение, которое впоследствии дало такой интересный музыкальный результат, как группа «Разные люди».

1988. Фестиваль в Киеве.

В 1988 году «ГПД» уже была известной группой, магнитоальбомы расходились по всему СССР, какие-то самиздатовские рокерские журналы о нас писали, мы много ездили, нас приглашали везде. Мы часто даже не всегда помнили, в каком городе мы находимся. И вот нас пригласили в Киев, на фестиваль «Миру нет альтернативы». Причём тут мир и такое название, мы не поняли. Но в то время комсомольцы придумывали всякие правильные идеологические названия для фестивалей. Саня Чернецкий сразу же переименовал этот фестиваль в «Альтернативе нету мира». Смешно было. Саша поэт, а поэты жонглируют со смыслами, со словами, появляются новые значения из каких-то обычных словосочетаний, появляется что-то смешное.

          В Киеве тогда высадился целый десант харьковских групп. «ГПД», группа «Фабрика», «Противовес», по-моему, «Шок», Дима Смирнов, групп пять было. Все эти группы разбросали по разным дням фестиваля. По разным залам даже. Кто-то играл в КПИ, кто-то в зелёном театре, кто-то в каком-то ДК. Очень большой был фестиваль. Для нас приезд в Киев был неудачный. Только мы приехали, только мы сели вместе со всеми в фестивальный автобус, туда зашли странные люди, которых мы называли КГБистами, а может это были менты, а может это из горкома партии, может из идеологического отдела, но мы их называли КГБисты. А мы все с кофрами, с инструментами, в прикиде, приехали же выступать на фестиваль.  Они прошли по всему автобусу, спросили, – А где здесь «Группа продленного дня» из Харькова? Мы отвечаем, – Это мы. А они, – А вам на выход! Нас выгрузили и сказали: «Фашисты нам здесь не нужны!» Почему фашисты? Но у нас была репутация скандальной группы, а в то время всё скандальное называли «фашисты». Нас довели под конвоем этих строгих дядечек до вокзала. Привели в билетные кассы и сказали, – Берёте билеты на обратный поезд и возвращаетесь в Харьков. Вы нигде не играете, нигде не выступаете, нам вас здесь не надо, уезжайте отсюда! Я не помню, каким образом мы выкрутились и всё-таки вышли с этого вокзала, и вынуждены были принять какое-то решение, что ж нам делать? Если в Подольске мы были совершенно неизвестные никому люди, которых никуда не приглашали, то в Киев приглашение-то было. И только в последний момент, где-то наверху решили, что это группа запрещенная, и играть она не будет.

А в 87-88 годах нас стали называть «группа, закрывающая рок-клубы». Это СЭР (Серёга Щелкановцев) покойный придумал это название. В городе, куда мы приезжали и давали концерт с этими Сашиными текстами, на следующий же день в Горком партии вызывали секретаря местной комсомольской организации и говорили, – Клади партбилет на стол, вот тебе выговор с занесением в личное дело, как вы могли такое допустить!? Рок-клуб закрывается! В общем, мы приносили большие неприятности местным организаторам, потому что Сашины тексты были слишком дерзкие, слишком революционные, и это даже при том, что комсомольские организации имитировали интерес к рок-музыке, чтобы возглавить всё это безобразие. Но наша программа с этими текстами была настолько дерзкой, что никто из организаторов не хотел неприятностей.

Так вот, как-то смывшись с вокзала из-под опеки этих дядечек в строгих костюмах, мы приняли решение остаться, и попытаться сыграть. Решили, что подождём дня нашего выступления, а там посмотрим, как сложится. И чтобы нас не вычислили раньше времени, и не привели ещё раз к кассам на вокзал, нам кто-то посоветовал поселиться в общежитие и сказать, что мы фаны группы «Фабрика». Мол, будете тусоваться все вместе, типа – вы обычная тусовка. Я помню эту жуткую общагу. Представь, приехало только из Харькова 5 групп, это уже 25 человек, а с ними ещё приехала тусовка, у каждой группы человек по 50 тусовщиков, фанатов. И всю эту массу надо где-то селить. А кроме нас ведь приехали группы из других городов. Группу «Фабрика» поселили в какую-то жуткую общагу, совершенно не приспособленную для жизни. И мы там тоже вынуждены ютиться как их фаны. Помню там спали по 7 человек на 4-х кроватях, причём спали поперёк! А мне как-то удалось отвоевать себе отдельную кровать. Я спал там один. Там вечный бардак тусовочный, кто-то укуренный, кто-то бухает. Мне тяжело всё это было переносить.

         И была ещё такая история. Уже ночь, я лежу на этой кровати (которую отвоевал себе), засыпаю, думаю: слава Б-гу, день кончился, завтра будет видно, что и как. Слышу приоткрывается дверь. К ней пошёл Мясоедов, он тоже с нами был. А свет из дверей через щель мне прямо в глаза. Я глаза приоткрыл, смотрю, Мясоедов с какой-то девчонкой через дверь разговаривает. Мне в дверной проём видно, что у неё фигурка такая симпатичная, красивая девчонка, длинные волосы, блондинка. Он с ней что-то «шу-шу-шу». Потом говорит, – Ну иди, если найдёшь место – ложись. Она с рюкзачком каким-то, продирается, видит, что я один на кровати, раздевается до трусов и до майки, залезает под одеяло и ложится жопой ко мне. Думаю: опа-а-а, хороший приход! Что делать? А ничего не делать, говорит мне внутренний голос. Засыпать. Она жопой ёрзала-ёрзала, сдвинула меня на самый край кровати, где я в конце концов как-то и заснул. Проснулся – её уже нет. Кто она была? Что это было? – неизвестно. Короче, на этом фестивале всё было через жопу.

А наше выступление должно было быть в зелёном театре. И мы поехали туда, засели в зале, изображаем из себя то ли фанатов, то ли музыкантов, сидим на лавочках, дышим воздухом, в общем – кочумаем и ждём, чем это всё закончится. На часах 16.00, в это время должен начаться фестиваль, уже должны начать запускать зрителей. А зрители ходят кругами по парку, вокруг этого зала, их никого не пускают, потому что фестиваль начали винтить. А в чём было дело – я из любопытства начал шататься по сцене, постоял у открытой двери, а за ней большая комната, кажется, директора этого клуба, и там куча народа. Слышу разговор. Какой-то КГБист (такой полковник, хоть он и в штатском, но образ у него «полковник»), седой, побиты жизнью дядька, выговаривает организаторам в приказном порядке: «Два магнитофона должно стоять на выступлениях. Один подключаете к пульту, второй должен стоять на сцене. Каждое слово, что здесь споют или произнесут, должно быть записано. А вечером эта запись ляжет ко мне на стол. Или вы на это соглашаетесь, или мы не разрешаем выступление!» А комсомольцы и организаторы с ним спорят, кто-то там всё время подгавкивает. А с этим полковником там ещё два-три дядечки, таких подкаченных бойцов-десантников. И они сомкнулись у него за спиной. А он кричит: «Либо два магнитофона и запись мне на стол, либо концерта не будет!» Они ему отвечают: «Да как вы можете, у нас всё залитовано. Все тексты разрешены.» И вот эта кутерьма непонятная длится полчаса, час, уже дело к шести вечера, народ в зал не пускают, зал пустой. А мы сидим, музыканты, в пустом зале, маемся. Развалились на лавках, отдыхаем. Потому что не спали толком, да и не жрали ничего до сих пор, и вообще не понятно, сможем ли выступить. Ждём, чем всё это закончится. А там все бегают за сценой, этот полковник то выходит, то заходит, менты какие-то ходят, запрещают, разрешают, опять запрещают. А концерта всё нет. В общем дурдом, чистый дурдом!

         И что я ещё удивительного оттуда запомнил. Впереди нас на лавочках маялись вместе с нами два парня и две девочки. Как оказалось потом, музыканты. Голландская группа. Они приехали на фестиваль с другого конца Европы играть музыку, играть рок. А вместо этого они битых три часа сидят в зале и наблюдают как по сцене бегают какие-то мужики в пиджаках и галстуках, а за ними комсомольцы, как в мульт-фильмах. Дыг-дыг-дыг – побежали за «полковником» в одну сторону. Потом дыг-дыг-дыг, побежали в другую. Все на ходу ругаются, орут что-то, у всех претензии друг к другу. А голландцы ни бельмеса по-русски не понимают, и вообще не втыкаются, что вокруг происходит? И вот эта группа, которая приехала играть на фестиваль свою программу, которую аж из Голландии пригласили, они сидят, а концерта нету. А вообще-то удивительный случай, что у них в группе две девочки и два парня. Я такие составы наверное и знаю… Обычно это либо вокалистка и ребята-музыканты, как «Тройка, Семёрка, Туз» например, или как «Wild Venus On Wheels» (тоже, кстати, голландская группа). Да масса таких групп, та же Suzi Quatro. Или – чисто женские группы, типа «Lovecramps» например, (были у нас такие знакомые группы, мы с ними играли). В общем –  чисто «бабские группы». А эти вот голландцы – смешанный состав. И, по-моему, барабанщица была девочка. Так вот значит: они сидят себе, сидят-сидят… И просидев несколько часов на этой лавочке в пустом зале, ничего не понимая по-русски, они вдруг принимают решение – просто поднялись на сцену с расчехленными гитарами, воткнули шнуры в усилители, их звуко-оператор сел за пульт, подвинув какого-то нашего сонного оператора. Какие-то ручки быстро покрутил на пульте туда-сюда, и они как влупили! Представь, это всё – при пустом зале! За сценой продолжается скандал с КГБистами, с комсомольцами, вокруг зеленого театра ходят кругами полторы тысячи человек, а менты их не пускают. В зале сидят только музыканты, которые приехали, но которые тоже не отдупляются в чём дело. А голландцы эти урэзали, если не всю программу, то половину точно, вещей 6 или семь они полностью отбомбили как на концерте! Просто при пустом зале, причем отбомбили классно. И когда они начали играть пошёл такой зрелый музон, хороший кач пошёл. Смотрю, комсомольцы за сценой засуетились, КГБисты тоже. Но все боятся их остановить, ведь это же голландцы, ведь это иностранцы. А тогда отношение к иностранцам было очень паритетное. Просто не знали, как их можно запретить, если они уже играют!? Это же голландцы, это иностранная группа, это значит – их кто-то пригласил. Могут же и по шапке надавать, если им вырубить электричество. В общем, голландцы отбомбили свою программу, собрали инструменты и уехали в гостиницу.

А судьба выступления «ГПД» по-прежнему висела на волоске. Было непонятно, чем всё это закончится. А закончилось так. В самый последний день фестиваля на открытой площадке, тоже отвратительной (какой-то наспех выстроенный подиум в парке во дворе КПИ), должен был быть один из сегментов этого фестиваля, кто-то там должен был играть. Мы туда всё-таки как-то дочапали, на третий или четвёртый день, не спамши, не жрамши, уставшие уже как черти. Мы слоняемся по этому сраному Киеву, у нас уже билеты на поезд на 9 вечера ехать обратно в Харьков. А мы ещё нигде не выступали. Мы шифруемся то ли под фанатов, то ли под тусовку. Из тех, кого помню, кто там выступал – это была группа E.S.T. Такая странная группа. Они были что-то типа близкие к нацикам, или вроде как к фашикам. У них эстетика была очень жёсткая. В общем, они выступаю, а мы слоняемся по парку КПИ. А почему я запомнил E.S.T. – они все черные, волосатые, как сатанисты, и песни у них мрачные, какая-то жуть. Почему я запомнил их? С ними ездила какая-то фанша, такая молодая женщина. Она тоже была вся в черном, в платье коротком таком. И у неё были огромные сиськи, очень красивые. Она, когда группа выступала, стояла перед сценой и танцевала. И сиськи у неё вверх-вниз, вверх-вниз. И все, кто там был, смотрели не на группу, а как танцуют её сиськи.

И тут происходит настоящее чудо. Паша Михайленко  (наш Павлик, хитрая устрица), подходит к организатору фестиваля, к одному из комсомольских работников, делает рожу кирпичом, беспомощно лупая глазками как первоклассник, говорит: «Мы молодая группа из Харькова, мы очень хотим выступить на вашем фестивале. Нас пригласили, но произошла какая-то ошибка, и мы до сих пор не выступили. Мы – комсомольская группа, поём песни о комсомоле, о молодёжи, о мире во всём мире». В общем, несёт полную околесицу. Но, он так беспомощно и уважительно смотрел на этого комсомольца, что комсомолец просто поплыл. Такая ему уважуха, какие-то молодые совсем музыканты, подошли и его просят. От него всё зависит! Он может запретить, он может разрешить. И вот тут он сделал самую большую ошибку в своей жизни. Он сказал: «Ну хорошо, ребята, вы молодые, так что я разрешаю вам выступить после этой группы. Сыграйте пару песен, я разрешаю». В общем, он надулся от уважения к себе и совершил роковую ошибку. Мы вышли, отбомбили свою программу «Положение дел», и «Цыганочку», и «Россия», и «Любер». Мы видели, что внизу уже суетятся комсомольцы, кто-то бегает, думают: как обесточить площадку!? Как вырубить электричество!? Как это запретить, ведь они уже играют!? Кто такие, кто разрешил!? Мы были жутко злые уже, быстро отбомбили свою программу, быстро собрали кофры и поехали на вокзал, чтобы скорее уехать с этого сраного фестиваля, «Альтернативе нету мира».

Если забежать вперёд, то комсомольцы-таки крепко получили по шапке за наше выступление, и рок-клуб там вроде бы после этого закрыли.

Если кто увлекается историей, то с этого фестиваля есть наша фотография, где мы все стоим в два ряда, нас снимает фотограф, и обратите внимание – слева там стоит такой чудик, это я, коротко стриженый, и корчит рожи. Эта фотография попала в газету, потом в энциклопедию. А почему я корчил рожи? Да потому что мы злые были! Четыре дня нас мусолили, мы унижались, скрывались по общагам, и, в конце концов, нам обманом удалось выйти на сцену и выступить. А после выступления подходит какой-то фотограф (а у нас уже билеты на поезд, через час мы уезжаем) и говорит, как ни в чём не бывало, – Ребята, а давайте я вас сфотографирую для газеты. Я думаю, – Ах ты, сволочь! Ну давай, фотографируй. И каждый раз, как он нажимал на кнопку фотоаппарата, я корчил какие-то рожи. Короче, я испортил ему все фотографии. У меня там везде идиотское выражение лица. Сейчас бы я так наверное не сделал, потому что люди смотрят и думают: что это за дебил там стоит, что за даун? Так вот этот даун – это я. Но, на это были уважительные причины. Если вы посмотрите на эту фотографию, то увидите, что все там уставшие, мрачные и злые. А я корчил рожи фотографу и думал – ну гады, я вам хоть так отомщу! Вот такой был фестиваль в городе Киеве «Альтернативе нету мира».

1988 год. Концерт «ГПД» в Вильнюсе.

Когда мы приехали, нас поселили на квартиры. Не знаю, почему организаторы так решили, но по крайней мере часть групп жила на частных квартирах, которые местные жители через турбюро сдавали для этого фестиваля.

          Мы приехали на квартиру, нас сопровождала такая литовская бабушка-старушка, которая постоянно что-то зло шипела себе под нос, не улыбалась, была очень неприветливой. Когда мы заселялись её обуяла агрессивная паника, потому что Саша Чернецкий был в сапогах. Это его сценический прикид: сапоги армейские, пиджак на голое тело, равные джинсы, кепка. Не знаю, почему он уже был в сапогах, может заранее переоделся для сцены. Он прошёл в комнату бросить вещи, помыться, поесть. И у этой бабушки начался приступ паники, она начала кричать – вот русские, вечно везде ходят в сапогах, везде в обуви! Снимите сапоги немедленно! Мы сняли обувь, остались в носках. Но она всё ходила за нами и шипела. Потом она ушла, мы остались одни, и кто-то из нас пошёл в туалет по большому. Ведь это обычные человеческие потребности, мы ведь с дороги. Дело в том, что когда она сдала квартиру, она все крантики с водой позакручивала, чтобы экономить воду. Или она думала, что мы не знаем, как пользоваться умывальником. И тот, кто был в туалете, выходит, говорит: «Пардон, но там слить нечем. Воды в бачке нет, как смывать-то?» Хозяйка нам оставила номер телефона, мы позвонили ей, примчалась, она жила где-то рядом, то ли в этом доме, то ли в соседнем. Опять начала шипеть какие-то проклятия про русских, про русский сапог (с которым, видимо, её папа или мама во время войны были хорошо знакомы). А тут ещё и узнала, что мы в её белоснежный  литовский унитаз нахезали и не смываем. Пришлось ей всё-таки открутить все крантики, чтобы нормально смывать и что б вода в квартире была, но проклятий мы наслушались. Может это и не политкорректно, но я что помню, то и говорю, потому что для меня это – всего лишь смешная история.

Насколько помню, это был ежегодный фестиваль «Lituanika», и для нас, для «ГПД» это, пожалуй, был своеобразный «выход за пределы». Мы, выступая на фестивале, впервые вживую услышали много европейских групп, мы увидели – как это «за бугром». Какие они люди, какие музыканты, какие они в общении, как всё это смотрится на сцене. Это было знакомство с европейской рок-музыкой, очень продвинутой на тот момент. Из известных групп я запомнил, что туда приезжал Билли Брэгг. Причём он не был похож на типичного рок-музканта, одет очень скромно, какой-то костюмчик, рубашечка в клеточку, то есть дядя Вася, который культурно стоит в очереди в магазин, чтобы сдать пустые бутылки. У меня такие ассоциации были, поскольку у него было немного помятое лицо. Но в целом благообразный такой дядечка. Он выступал один, аккомпанировал себе на гитаре, приехал он, кстати, с мамой. Мама у него следила, чтобы у него было чисто в гримёрке и всё такое. Он пел свои песни под гитару, песни на английском языке. Естественно, мы не понимали, о чём он поёт, тексты были сложные. Потом мы узнали, что он считается вторым Бобом Диланом. Тексты у него сильно политические, левацкие, которые нас совершенно не трогали, были нам далеки и не понятны. Его выступление не было зрелищным, не было драйвовым, не было модным (как мы это понимали на тот момент). Хотя, в Великобритании его очень хорошо знали, уважали, и даже он придумал какой-то свой стиль, в котором играл.  Но его английских левацких текстов никто тогда не понял. Я запомнил только, что он везде ходил со своей мамой и был очень «культурно» одет. Кстати, нам сказали, что Пинк Флойд исполнили какую-то песню на его тексты. Не знаю, так это или нет, но передаю то, что в 1988 году прозвучало за сценой среди тусовки.

Запомнились ещё какие-то сумасшедшие немцы. Они привезли с собой огромный фургон, который был забит аппаратурой и пивом. Они были какого-то дикого, ужасного вида.  Бандитские рожи, каких я даже на Салтовке не видел, головы бритые, все синие от татуировок. У одного из музыкантов на толстой-претолстой цепи висел знак «Мерседес», причём он был величиной с большую тарелку! Он у него даже не на груди висел, а болтался где-то на яйцах. Мне это понравилось, очень необычно, я такого ещё не видел. И без баночного пива в руках этих немцев никто никогда не видел. Надо ведь было всё выпить, чтобы не везти через границу обратно полную фуру. Они были какими-то совершенно сумасшедшими ребятами с дикими взглядами. Они слонялись из гримёрки в гримёрку, и когда проходили мимо, я просто к стеночке жался, они меня пугали страшно.

И запомнилась ещё группа «Pop Will Eat Itself» (Попса съест сама себя), они играли в каком-то непонятном нам стиле «грэбо». У нас в Союзе никто так не играл. Мы были прямо как «Чебурашка в Нью-Йорке», кто я, где я? Мы всё это впитывали, мотали на ус, нам что-то нравилось, что-то нет, но это был для нас интересный выход за рамки привычного. И эта группа «Pop Will Eat Itself» мне запомнилась тем, что они играли не рок. В чем состоит суть стиля грэбо, мне до сих пор не совсем понятно. Но Клим, когда их слушал, сказал: «Вова, музыка будущего распадётся на отдельные ноты, и будет напоминать горох, который сыплют на металлическую поверхность, а тексты станут выкрикивать отдельными словами, короткими фразами». В принципе, Клим предсказал появление хип-хопа. Грэбо, как нам сказали, это белый предшественник черного хип-хопа. В общем, они очень интересно звучали и очень необычно смотрелись на сцене. Выступали они в каких-то балахонах, в армейских штанах, то есть очень странно выглядели, но это было необычно и интересно. Несколько лет назад, я нашел проходку из Вильнюса и вспоминал фестиваль, вспомнил об этой группе. Стало интересно, как они, сохранилось ли о них какие-то сведения? Набрал в интернете «Pop Will Eat Itself», их название, и мне ютуб тут же выдал ссылку на их клип «Ich Bin Ein Auslander» мне так понравилось, так драйвово, так классно! Я себе в избранное добавил. С ними всё в порядке, они живы и играют, и хорошо себя чувствуют. Я очень рад этому. Но от той музыки, которую мы услышали в 1988 году, ничего не осталось, и близко даже нет. Но, они имеют на это право, это нормально, наверное, это здорово. Сейчас они большие молодцы, мне нравится их музыка, во всяком случае, их клип меня поразил.

Из советских групп был «Калинов мост». У кого-то из нашей тусовки даже вышел конфликт с их вокалистом, чуть драка в гримёрке не образовалась, правда, я уже не помню по какому поводу.  Ещё Кинчев был там. Мы сидим в гримёрке, а нам говорят – идите посмотрите на Кинчева, что он вытворяет. Я говорю – а что он там вытворяет, чтобы на него смотреть? Нам говорят – он бегает вдоль стенки этого ДК, а там длинные перила, на которых сидит тусовка. Сидят, курят, разговаривают, «тёлки-метёлки» и всё такое. А он вдоль них бегает, периодически хватает кого-нибудь за грудки и зло кричит ему в лицо, – Так что, какая самая классная группа в Советском Союзе!? «ГПД», да!? Потом следующего хватает и так далее.  Это было смешно. Я сам не видел, но ребята из тусовки рассказывали. А вообще, я Кинчева не знаю, я с ним не общался. Хотя заочно уважаю, за то, что он сделал в музыке, его принципиальную позицию, музыкальность. Молодец, что тут говорить.

Само наше выступление в подробностях не помню. Помню, то там на сцене стояли две ударные установки, что меня очень поразило и очень понравилось. Одна из них была более рокерская, а вторая более джазовая. Там разница была в «железе» и в настройке барабанов, и ты мог выбрать, на какой установке тебе играть. Это для нас было необычно. Выглядело по-фирменному. Всё это было для нас выходом за рамки привычного мира в какую-то европейскую тусовку.

Ещё помню, что во время исполнения одной из песен, у меня слетела цепь на бас-педали. Такое бывает. Я естественно загрустил, потому что понял, будет лажа полная, потому что нет бас-барабана. Но не прошло и пяти секунд, как я увидел, что кто-то у меня под ногами снимает педаль, ставит другую, винт затягивает и быстро отбегает в сторону. То есть, люди, которые отвечали за сцену мгновенно увидели, что у барабанщика проваливается педаль, и тут же кто-то выбежал на сцену прямо во время песни и всё мне поменял. Я, наверное, пропустил пять-шесть тактов, не больше. Это меня поразило, потому что раньше такого никогда не было. «ГПД» ведь часто приходилось играть и в плохих залах, и с плохим звуком, а такого сервиса не было нигде.

          Выступление было очень удачным, поездка была приятной, играть было комфортно. Всё было очень здорово!

Кстати, там было очень много публики и очень много тусовки было за сценой. Которые, видимо, без билетов как-то просочились, их была масса и они шныряли всё время туда-сюда. Так вот, кто-то из тусовки украл струны у гитариста «Pop Will Eat Itself». Просто снял их с гитары. Тогда хорошие фирменные струны были редкость, стоили очень дорого, их надо было специально где-то доставать, заказывать. В общем, это была большая ценность. Когда зал ещё орал после выступления «Pop Will Eat Itself» и они стали разбрасывать свои футболки, кассеты со своими записями в народ, когда на сцене сворачивали шнуры,.. кто-то, под шумок, свернул струны у гитариста. И кажется, их тут же за сценой, стали продавать. Как мы потом выяснили, гитарист, у которого свинтили струны, подумал, что это поклонники сняли струны с его гитары, потому что им так сильно понравилось их выступление. На сувениры. Он просто не мог понять, что у него их просто спёрли, потому что фирменные струны у нас были большой ценностью.

6-й Ленинградский рок-фестиваль 1988 г.

С него как раз есть видеозапись выступления «ГПД». Тогда видеокамеры были редкость, снимали мало, и это был первый раз, когда велась подробная запись «ГПД». Про этот фестиваль говорили-вспоминали много, как раз, потому что есть видеоряд с концерта. Про него рассказывали уже многие и сто раз. Не знаю, что тут рассказать нового. Какие-то обрывки воспоминаний, конечно, есть. Была кутерьма с клавишами, которые мы забыли в гостинице, или вообще не привезли. Мы возили с собой ещё советские клавиши «Юность», Женя Обрывченко к ним привык и ни на чём больше не хотел играть. Клавиши нам нашел Игорь Сенькин, договорившись с клавишником группы Джоаны Стингрей. И тот дал нам на выступление «Oberheim». Женя, когда увидел эту серьёзную машину с кучей ручек и индикаторов, он загрустил и сказал: «Я тут знаю только, как клавиши нажимать, а с остальным точно не справлюсь». Ему сказали: «Не дрейфь, мы тебе всё выставим, только скажи, что надо. Какой тебе звук нужен?» Он говорит: «Мне стрингс нужен и пиано, …» Ему всё выставили, сказали: вот нажмешь эту кнопку, один раз, потом второй, потом третий и в процессе концерта он тебе сам звук поставит какой надо.

 На записи с концерта звук такой, что, к сожалению, не слышно Климовской гитары, а слышен только Женин «Oberheim», хотя у нас клавиши были вторым планом, а тут вдруг вылезли громче всех. Хотя в зале, говорят, звук был нормальным. На записи же клавиши забивали всё. Это очень обидно, потому что я переслушиваю партии Клима, понимаю, насколько они звучат драйвово, необычно и оригинально. Почему-то о Климе я мало рассказываю. Хотя с Климом мы знакомы очень давно. Ещё когда мы играли в ХИСИ с «Хроносом», он пришёл и заменил как гитарист Виталика Грузина. И тогда я увидел, насколько он оригинально может играть. У Клима всегда получалось играть очень сдержанно, но даже взяв одну ноту, непрерывным, таким тревожным пиццикато, вдруг появлялся драйв внутри вещи, которого раньше не было. Он оригинальный гитарист. И «ГПД» не состоялась бы, если бы не Клим. Когда мы ещё работали в группе «Хронос», мы нашли такого замечательного гитариста, а он ушёл в армию. Негодяй. Служил он в ГДР, в ограниченном контингенте советских войск, в Берлине, и он, негодяй, остался там ещё на два года. То есть, он там просидел 4 года в муз-взводе. И эти четыре года я ждал его из армии, потому что я точно знал, что хочу именно с ним делать новую группу. Мы писали друг другу письма. Ведь тогда интернета не было, мобильников не было. Были утюги, правда уже не на углях, и телефоны, которые к стене был привязан проводом, и то не у всех. Поэтому мы держали связь письмами. Это я сейчас понимаю, что «чем больше писем от друзей, тем чище жопа у солдата». Но тогда мы обменивались письмами, я ему писал про жизнь в Харькове, он про свою жизнь в муз-взводе. Потом, уже спустя много лет, наши отношения разладились. Он стал каким-то нелюдимым, перестал общаться. Мне кажется, что это больше его вина, чем моя. Хотя могу и ошибаться, может это я когда-то повёл себя неправильно, некорректно. Может у него какая-то обида на меня была. Не знаю. Но в то время мне очень нравилась его манера игры, и я понимал, что мне нужен именно такой гитарист. Очень жаль, что на записи ленинградском фестивале гитара не слышна, это она делала нам музыку. И я бы хотел запустить гитару на первый план. Но сейчас уже ничего не сделаешь, не пересведёшь, не перезапишешь. Как видео камера записала звук, так и получилось. Не знаю, что они там такое накрутили на пульте.

Но все говорили, что в зале звук был отличный. Это получилось, потому что за звуковой пульт сел звукооператор группы «День и вечер». Это те, которых мы называли «цыганами». У них был замечательный звукооператор, очень классный. Когда мы вышли за саунд-чек, а это надо делать быстро, 3-5 минут (группа выступает за группой, на настройку времени мало, ведь зал забит народом), то было понятно, что звук не состоялся. Тогда Сенькин быстро сориентировался и попросил сесть за пульт оператора группы «День и вечер». И он буквально за полминуты всё нам выстроил. Очень профессионально, и звук в зале был очень хороший.

Про этот фестиваль так много уже рассказывали, что я не знаю что добавить. Никаких чудес мы там не творили, смешных историй тоже не было. Выступили хорошо. Мы все тогда попали на гребень этой «красной волны», мы все были оригинальны, красивы и талантливы, каждый по-своему был интересен. На этом гребне волны в этой тусовке мы и крутились. К сожалению, не все группы попали на этот гребень. Почему, трудно сказать, это какие-то тонкие материи видимо нужны. Чтобы молния ударила что ли, чтобы совпали какие-то обстоятельства: время, место, талант, случай. Чтобы всё совпало, тогда группа выстреливает. Бывает, группа хорошая, музыканты играют хорошо, музыка хорошая, тексты нормальные, но не выстреливает группа. Значит «не совпало». Какие-то небесные шестерёнки не встали в правильный момент, когда группу выносит на гребень. И групп было достаточно много, которые не попали в эту обойму. Ну,.. значит не повезло.

Говорил сейчас про «хорошую музыку» и вспомнил нашего покойного клавишника Женю Обрывченко. Он был всегда очень серьёзный. Но говорил такие фразы, над которыми мы угорали до боли в животе. Но он не понимал, над чем мы смеёмся, ему ведь казалось что он говорит серьёзно. Но получалось очень смешно! Может, конечно, у него было так развито чувство юмора, что он мог шутить с совершенно невозмутимым лицом. Но я подозреваю, что на самом деле он не шутил. Я вспомнил, что когда мы сидели в мастерской у Сенькина, Игорь поставил нам какой-то диск (у него их было много, огромная коллекция), мы обсуждали, я и Саня Чернецкий тогда были. Саня спрашивает: «Женя, как тебе песня, понравилась?» Женя говорит: «Да, песня мне понравилась. Музыка так себе, и слова плохие, но песня хорошая». (!) Женя часто выдавал такие перлы, что спустя много десятков лет и Саня Чернецкий, и Клим, и я мы помнили эти его «глубокомысленные» высказывания. К сожалению, Женечка от нас ушёл, это первая потеря в нашей группе. Я почему-то о чём не говорю, всё время Женьку вспоминаю.

 

Таллинн 1988 год.

Перехожу сразу к Таллинну, потому что про Ростов-на-Дону я ничего не помню, кроме того, что у кого-то из наших фанов, может и ГПД-шек, украли сумку с вещами. «Одесса-мама, Ростов-отец, кто Харьков тронет, тому кабздец.» Ростов город весьма своеобразный. Нас предупредили, чтобы мы ничего не оставляли без присмотра, что там специфические ребята, воровайки, которые могут быстро всё слямзить. Девчонки говорят: да мы из Харькова, нас не удивить, мы сами блатные. В итоге остались без сумки. Поставили её у какого-то фонтана, на минуту отвлеклись закурить или ещё что-то, обернулись – сумки нет.  Вот всё что я помню про Ростов-на-Дону. Но к музыке это не имеет никакого отношения.

Поэтому сразу перехожу к Таллину. Сразу расскажу про плохое, а потом про всё остальное. Из отрицательных моментов такая история. Мы сидели в каком-то кафе. А рядом сидели музыканты из какой-то прибалтийской группы. Молодые ребята, моложе нас. Они по-русски говорили, тогда они ещё учили его в школе. И начали говорить, мол, вот вы, русские – оккупанты… Я смотрю, а им лет по 17-18. Спрашиваю: «А у вас лично, какие претензии к русским?» «Да вот русские всегда были оккупанты…» Я говорю: «Давай по существу, чем лично они тебя обидели, что ты тут рассказываешь, что ты их ненавидишь?» И тут он выдаёт такую историю, я её до сих пор вспоминаю, даже после стольких лет. Вот что он поведал: «Эстонцы – маленький народ, его постоянно завоевывали, поляки, шведы, немцы, тевтоны и русские, много раз. А у нас очень хорошие женщины, красивые и хозяйственные. А все оккупанты уводили наших женщин, и русские уводили.» Я скажу честно, я чуть было кофе не поперхнулся и со стула не упал, от удивления, что он сказал. Вы извините, я родился в городе Харькове, поездил по миру, красивых женщин навидался, я ещё и фотографом был, у меня была студия много лет. Снимал я только девчонок, всяких, и очень красивых. Так что про женскую красоту я знаю много. Но назвать эстонских женщин красивыми – это какая-то больная фантазия. Может они хозяйки хорошие, может на хуторе отлично обходятся со скотиной, может умеют ткать, хорошо готовить, но вот аргумент, что «русские уводили наших женщин, потому что они очень красивые», поразил меня до глубины души. Может это не политкорректно, но передаю, что сам слышал.

Если говорить о хорошем, то это однозначно – русское землячество. Туда, где мы выступали, приехали 3-4 машины, Жигули (а тогда это была крутая машина), оттуда вылезают такие ребята в спортивных костюмах, серьёзные такие… Подходят, спрашивают – где здесь «ГПД»? Я думаю: «Не фига себе, что это им от нас надо?» Они подходят, говорят: «Ребята, мы вас давно ждём, мы вас забираем, стол накрыт, едем в гости, вас уже все заждались». В общем, они нас забирли. Мы приезжаем в какую-то квартиру, там огромный стол накрыт, как на Новый год, или как на Первое мая. Там сидят какие-то тёлки-метёлки, какие-то пацаны. Русская мешпуха. Они нас ждали. Там у них работает финское телевидение, выступают какие-то группы, (а у нас же этого тогда не было, а там всё работало просто так). Рок-музыка шарашит, девчонки сидят. Нас угощают. Весь стол ломится от еды-выпивки, все нас по плечу хлопают: «Пацаны, мы вас ждали, мы все завтра придём на ваш концерт». Уважуха полная. Мы такого не ожидали. Такого приёма. Как в свою большую семью вернулись. Для меня это было неожиданно, да и для всех нас, наверное, тоже.

Так получилось, что на Таллинском фестивале мы сыграли дважды. В один день мы играли на самом фестивале, а потом ещё на другой день нас попросили сыграть вечерний концерт без всех групп. В первый день пришла публика разношерстная, прибалты, русские. А на второй день пришла русская мешпуха конкретно на «ГПД». В первый день я видел, что, когда мы вышли на сцену, часть публики демонстративно ушла из зала. А уже во второй день, зал был полный. Это были те, кто знал наши песни и пришёл специально на нас.

Запомнился ещё такой смешной случай. Нас поселили в гостиницу. По-моему, она называлась «Чайка», но точно не помню. Большая, современная гостиница. Высотка в районе порта, близко к побережью залива. Мы приехали, покидали вещи и нас сразу увезли в зал. Возвращались мы уже поздно вечером, голодные, не успели поесть. А у нас с Чернецким с собой в дорогу дома приготовили термоски. Там котлетки всякие, яички, колбаска, сыр, помидорчики. У нас было два пакета с едой. Мы радостные ехали в гостиницу с надеждой поесть. Вся группа голодная. А когда мы заселялись в гостиницу, мы просто побросали эти кульки на стол и уехали. И вот, подходим мы к нашему номеру, открываем дверь и видим жуткую картину. Внутри номера чайки! Вся наша еда разбросана по полу, на стенах эти помидоры, эти яйца, даже на потолке, чуть ли не на телевизоре прилипло. И по номеру бродят довольные чайки, которые добрались до нашей еды. Потому что было открыто окно, вот они и залетели, и устроили себе вечеринку. А чайка – птица огромная, у неё размах крыльев больше метра, жуткий зверь! Мы испугались, быстро захлопнули дверь. А там «кар-кар-кар» в номере. А мы боимся зайти. Нашли кого-то из гостиницы, сказали: «решайте вопрос, там полный разгром, блицкриг, ядерный взрыв.» Как-то ребята из гостиницы выгнали этих чаек, мы смогли войти в номер. Но там был бедлам, все засрано чайками, разбросанной едой. В итоге, мы так голодными и легли. Просто не учли, что Таллин портовый город, и что чайки водятся на побережье, оставили номер с открытыми окнами. Вот такой был смешной случай.

В Таллинне мы играли в огромном зале, Линна-холл. Это огромное сооружение, которое включает в себя: три концертных зала, один из которых трансформируется в ледовую площадку, и в баскетбольную. Куда-то уезжает сцена, появляется спортивная площадка. Вторая сцена – амфитеатром, третья – ещё какая-то. Там дискотеки можно делать, можно проводить концерты, рок-концерты, джазовые, можно проводить баскетбольные матчи, хоккейные матчи. В общем, огромный комплекс. Одной стороной он уходит в Финский залив, ступени спускаются к воде. Огромное сооружение, там можно блукать часами, ты оттуда не выйдешь. Я бы там заблудился, если бы меня там не водили. Интересно, что совсем не давно, уже в наши времена, год назад я познакомился в Фейсбуке с девочкой, Дженни Грейп, она фотограф, она снимала нас ещё тогда. Нас тогда снимали: Нестерук, (был такой замечательный фотограф) и она. И вот она прислала мне фотографию, как сейчас выглядит этот Линна-холл. Как выглядит сцена, подземные переходы, ступени в Финский залив, и даже фотографию длинного коридора, где нас когда-то фотографировали. Это фотография, где мы идём по длинному коридору, нас зовёт фотограф, мы на ходу оборачиваемся (Саня с сигареткой) и смотрим на фотографа. И вот она прислала фотографию этого коридора, как это выглядит сейчас, с этого же ракурса. Очень любопытно. Но там сейчас развалины, полная разруха, в которые они превратились из прекрасной сказки. Но это их дело, я в Эстонию больше не ездец.

Что ещё могу сказать – это был первый концерт, за который нам заплатили деньги. Эта «русская улица» каким-то образом собрали нам на гонорар (среди них были и бизнесмены, и прибандиченные) и заплатили 1000 рублей. Хотя мы ничего не просили и были готовы «нести культуру в массы» совершенно бесплатно. Но раз заплатили, то хорошо, мы не стали отказываться. Со стороны русских приём в Таллинне был просто отличный. И мне очень обидно, что сейчас русская диаспора живёт в Прибалтике, как не в своей стране, хотя живут там уже по 30-50 лет, но они там чужие. Я, говоря русские, имею ввиду не национальность, а людей русской культуры. Если кто-то из тех ребят прочтёт эту книгу, хочу сказать, что я всё помню, и воспоминания о них самые тёплые. Я их люблю, обнимаю и всё-всё помню.

Мы к этой записи готовились долго, несколько месяцев. Наверное, за полгода получили партитуру от композитора Мациевского, который изначально был композитором фильма. Мы должны были исполнить практически все музыкальные номера, основную тему, и записать полностью саундтрек. Но судьба распорядилась иначе.

Сергей Овчаров где-то случайно либо увидел запись нашего концерта, либо попал на наш концерт, и так был поражён нашей энергией, каким-то попаданием в болевые точки, которые на тот момент были, что он захотел, чтобы наша группа «ГПД» засветилась в фильме. Причём композитор Мациевский, который тогда писал музыку к фильму, сказал, что напишет для нас музыку, партитуру и попросил исполнить. И мы, будучи в Харькове, много репетировали. Мне, как барабанщику, пришлось играть по нотам, что я делал в своей жизни очень редко. А тут всё так по-серьёзному, что я себя даже зауважал. В нотах я в итоге разобрался и сыграл как надо. Репетировали мы тогда под лестницей в общаге ХИСИ на улице Артёма. Сидя в этой комнатушке, мы очень долго разучивали песни, инструменталы. От Мациевского приезжала девочка, и Мациевский приезжал в Харьков, проверять, делать коррекцию. Так что мы очень серьёзно и долго готовились к этой записи на Ленфильме. Очень подробно об этом рассказал покойный Женя Обрывченко, мне особо добавить нечего.

ГПД — Саундтрек к-ф «Оно» (Ленфильм, ноябрь 1988)

В записи этого саунтрека с нами участвовала девочка из консерватории, Лиля Горшевая. Женя Обрывченко за ней ухаживал, у них любовь была. Лилечка – небесное создание: консерватория, ноты, сольфеджио, всё правильно. А тут какие-то рокеры. Жуткие и страшные. Сначала она к нам отнеслась настороженно. Потом она поняла, что мы не такие страшные, умеем культурно разговаривать, и вообще, нормальные харьковские ребята.

         А почему я вспомнил Лилю? Потому что с ней связана ещё одна смешная история. Когда мы уже зимой приехали на запись саундтрека в Ленинград на Ленфильм, нам было выделено три ночи в студии. Мы жили, кажется, в общежитии Ленфильма. Поехали мы, всем составом «ГПД», Игорь Сенькин, как наш роуд-менеджер, как наш дорожный «папа», и Лиля Горшевая. Потому что она должна была там петь. Мы тусовались в общежитии, к нам постоянно кто-то приходил, знакомые, друзья, тусовка, все кувырком. А Лиля с нами держалась несколько отстраненно. Она культурно разговаривала, она чистюля была, ну а мы кто? Негодяи какие-то, грязные рокеры или панки. Сейчас уже и не поймёшь, кем мы были. Она к нам относилась несколько свысока, хотя девчонка была замечательная. И она, я помню, поехала в гости к какому-то художнику ленинградскому. Кто-то её закадрил. А она девочка красивая была, блондинка, фигурка хорошая. Её пригласил какой-то художник себе в студию. Она, значит, поехала, а там, видимо, он начал ей рассказывать, как в том фильме: «Не кажется ли Вам, что Моцарт – это вдох, а Бетховен – выдох? Вы раздевайтесь-раздевайтесь, кофточку-то снимите…». Видимо начались заезды какие-то неприличные. И она от него смылась, и хотела приехать в общагу. А была уже глубокая ночь. А Питер такой особенный город, что там разводят мосты, оказывается. И вот она оказалась зимой на той стороне Невы, в общагу она попасть не может. Где она там перекантовалась, я не знаю, короче – приехала она глубоко под утро.

В этом общежитии была общая кухня, мы там чай себе готовили, варили макароны и всё такое. И вот, представьте: я проснулся позже всех, закурил, иду на кухню сделать себе чаю. А там стоит Лиля и тоже что-то себе готовит. Стоит мрачная такая и что-то ложкой мешает. Я говорю: «Лилечка привет, как у тебя дела? А что тебя не было видно? Где ты всю ночь была?»  И тут она открывает свой нежный ротик и такими матюгами меня накрывает! Я, как старый лабух, видел многое, но таких отвратительных слов нигде не слышал, у меня уши в трубочку свернулись от стыда! Так она меня по-матросски обложила! – Да пошли вы все!!! И дальше такой трехэтажный мат. А я ничего не могу понять. Это небесное создание, эта «консерватория», «чистое искусство», «рафинированная культура», и тут такой мат боцманский. А мне потом говорят: «Не подходи к ней, не подходи к ней!» Вот представь, все кто утром выходил и видел Лилю, спрашивали: «Лилечка, как у тебя дела? Что тебя вечером дома не было?» И она, промерзшая на той стороне Невы, не попавшая домой, была вынуждена каждому отвечать, где она была и что она делала. А я просто вышел самый последний. И тоже невинно спросил: «Лилечка, где была?» Вот тут-то она на мне и оторвалась по полной программе.

Что ещё могу рассказать про Лилю. Она уехала в Германию, вышла замуж за немца, долго не могла найти работу, она не могла там реализоваться. А он был врач, занимался своим бизнесом, своей работой, и она, при всех своих талантах, оказалась не при делах. Но помог случай. В их небольшом бюргерском городке был детский муниципальный хор. А она по образованию хормейстер.  Как-то получилось, что хормейстер этого муниципального хора заболела. Был какой-то праздник вроде дня города, где этот хор должен был выступать. И вот по анкетам стали смотреть эмигрантов, и оказалось, что есть такая девушка, которая приехала из какого-то непонятного города, название которого не произнести, из СССР. Но оказывается, что она по образованию хормейстер! И её пригласили. Она сделал замечательный концерт. Дети отлично исполни всю программу на дне города. Муниципалитет был ей страшно благодарен, и её пригласили на работу, и она руководила много лет муниципальным хором в маленьком немецком городке. Но сейчас я с ней связь потерял, а Женя Обрывченко на том свете. Не от кого узнать о ней.

В итоге, как там и что в итоге произошло на съёмках фильма, всех подковёрных историй я не знаю, но композитора Мациевского в последний момент отодвинул кто-то из конкурентов от участия в этом фильме. В итоге саунд-трек полностью изменили, кажется Курёхин стал автором музыки. И «ГПД» исполнили только один номер, песню «Россия» и сыграли сами себя. Мы, типа, сидим на сцене, репетируем песню «Россия» и под неё идёт видеоряд. Какие-то там улицы заснеженные, очереди, люди мрачные стоят. То, что режиссёр уже придумал. То есть, проработав полгода над музыкальной частью, получилось, что мы всего-то исполнили свою песню, и сыграли сами себя. Хотя была проделана огромная работа. Почему та получилось, я не знаю.

   Но сам режиссёр, Сергей Овчаров мне очень нравится, мне безумно нравятся его фильмы. Есть такие режиссёры, как Алексей Герман, Овчаров, которые становятся классиками, сняв 5-6 фильмов за всю жизнь. Вот таки классиком я считаю Овчарова, хотя во время записи мы с ним не встречались или встречались один раз. Но я смотрел все его фильмы «Левша», «Барабаниада», «Небывальщина», «Оно» и ещё пару фильмов. Он не так уж много снял. Но так понять русскую душу, так передать русский культурный код, по-моему, не получалось больше ни у кого! Это – очень умный, с огромным чувством юмора, режиссёр. Прекрасные фильмы снимал. Я очень благодарен судьбе, что нам, как группе, удалось поучаствовать в одном из проектов Овчарова. Совершенно для нас неожиданно, но мы снялись в этом фильме и исполнили сами себя.

Фестиваль «Сырок». Москва. 1988 год, 2-4 декабря.

Сложно говорить о выступлении, которое не состоялось. Группу уже раздирали какие-то тектонические движения. Приехали: я, Сенькин и Женя Обрывченко. То есть – та половина группы, которая потом в считанные недели-месяцы откололась и создала группу «Тройка, Семёрка, Туз». Но тогда мы ещё были одной группой «ГПД», и мыслей таких вообще не было. Может я был тогда наивен и не видел каких-то подводных течений, каких-то интриг, разговоров за спиной. Но все уже чувствовали, что какое-то напряжение нарастает, недовольство друг другом, да и Саша болел всё чаще. Приехав в Москву, мы ожидали приезда второй половины группы, Саши, Клима и Паши, потому что у нас было заявлено выступление. Ожидая их приезд, мы (я, Женя и Сенькин), слонялись по всем тусовкам, смотрели выступления. Какие-то впечатлений о выступающих у меня нет.

Интересно получилось, что Сенькин, помимо нас, привез ещё группу «Генеральные переживания» (если я правильно помню название), пообещав им, что он договорится, что они смогут выступить после «ГПД». Но в итоге получилось так, что вторая половина группы «ГПД» так и не приехала, и группа «Генеральные переживания» всё-таки выступила. Не после «ГПД», а  вместо «ГПД». Вообще, вся эта суета на этом фестивале была для меня тяжёлой, я не понимал, что происходит. Гордей тогда появился, как-то он всплыл в этой музыкальной компании. Я помню, что Сенькин с ним повздорил, они чуть не подрались.

          Помню Лена Ханга там была, чёрненькая девочка, которая сейчас телеведущая. Такая она там была заводила, везде успевала, со всеми общалась. Смешной случай был: я так понял, что она зовёт меня поехать на какую-то студию к какому-то художнику. Я думаю – опаньки, отлично, такая девчонка симпатичная! А оказалось, что на студию собирается ехать ещё человек 20, и там будет большая попойка и тусовка. Я сказал, – Не-е-е ребята, я не поеду. Я ведь себе совсем другое понапридумывал. Вобщем, очень тягостно длилось это ожидание приезда группы. Мы с Сенькиным пытались дозвониться в Харьков, но не получалось, никто не брал трубку. Ведь тогда не было мобильных телефонов. Звонили с почты и от организаторов, но в Харькове нам никто не отвечал. В итоге «ГПД» не выступила на фестивале «Сырок». Фактически этот не приезд второй половины группы «ГПД» на фестиваль и был официальной точкой разрыва. После этого наши дороги разошли, и в музыкальном плане появилось две совершенно разные, но яркие группы: «Разные люди» и группа «Тройка, Семерка, Туз». Отпочковались, так сказать, от «ГПД» Не знаю, может это было к лучшему. Я, как барабанщик, в «ГПД» старался хорошо выполнять свою функцию, Ну, типа «заколачивал гвозди». Это была музыка агрессивная, мрачноватая, жесткая, и партия барабанов часто была похожа на такую паровую машину 19 века. А сделав группу «Тройка, Семёрка, Туз», я взял совершенно других музыкантов, по-другому стал играть. Почувствовал что раскрылся. У меня, вроде как, появились крылья, я стал играть более легко, приджазовано, интереснее что ли… А в «ГПД» в аранжировках не приветствовались никакие полёты фантазий. Как для музыканта мне «Тройка, Семёрка, Туз» была отдушиной после «ГПД». А про остальных музыкантов – не знаю, это надо спрашивать их, чем для них явился распад группы. Распад прошёл тяжело морально, это как развод двух близких людей. Это как семья, группа живёт своей жизнью, а потом назревают какие-то конфликты, и доходит всё до точки, когда ты понимаешь, что вместе сосуществовать уже невозможно. Это больно, это тяжело, но это надо пережить, мы все через это проходили. Проведя полжизни в рок-музыке, в музыкальных группах, я могу точно сказать: с самого момента образования любой группы, её начинают раздирать центробежные силы. Нужен либо лидер, либо кто-то держащий группу в кулаке, чтобы она шла вперёд и не распадалась. Уже после «Тройка, Семёрка, Туз», когда уже и эта группа распалась, я понял, что устал. Устал, потому что в той и другой группе я был тем человеком, который пытался удержать этот уходящий сквозь пальцы песок, всегда старался скрепить группу. Но, и первый и второй проект развалились. И я решил больше не заниматься этим.

Что можно вспомнить, так это концерт в ДК ХЭМЗ.

Это, по-моему, был Харьковский рок-фестиваль. Помню, что мне очень нравилось играть в ДК ХЭМЗ. Зал классический, без всяких модернистских выкрутасов, нормальная сцена, достаточно большой зал, есть балкон, есть кулисы, есть боковые штакеты, есть задник. Можно было повесить наши декорации.

          Концерт прошёл очень хорошо. Много групп приехало со всего Союза. И почти все рок-клубовские харьковские группы тоже выступали на этом концерте. Хорошо было, мощно! Из курьёзных случаев можно вспомнить такое. Ударная установка как-то криво стояла, там вроде бы одно крепление было ослаблено на альте, который крепился на бас-барабане. Альт куда-то постоянно съезжал в сторону. И это не только у меня были проблемы, это у всех было. Я решил подтянуть на нём болты перед нашим выступлением, чтобы барабан не уехал во время игры. А для этого мне нужны были пассатижи. А они были только у барабанщика группы «Сутки-трое», Саши «Песаха». Я у него их попросил, кое-как затянул крепления. Но отдать пассатижи я ему забыл, дырявая голова. И пошёл тусоваться со всеми в фойе, в гримерку, куда-то за сцену. А мне говорят, – Вова, а ты знаешь, что тебя разыскивают? Дима Смирнов в микрофон на весь зал тебя проклинает! – А за что это он меня проклинает? – удивился я. – А там про какие-то пассатижи речь идёт. Он говорит, что концерт группы «Сутки-трое» не начнётся, пока негодяй Кирилин не принесёт пассатижи. Он уже третий раз через микрофон на весь зал объявляет. Публика в зале не понимает, какие пассатижи? Почему проклинают какого-то Кирилина? Почему Дима кричит про какие-то пассатижи? И главное – я-то этого не слышу! Мне со стороны всё это рассказали. Что мне на голову сыплются все проклятия, которые только можно придумать, от Смирнова. Ну, я побежал искать эти пассатижи, которые уже успел куда-то задевать.  Потому что их барабанщик тоже мучился с этим барабаном, ему тоже надо было затянуть крепления после меня. А без пассатижей это сделать было невозможно. Это сейчас всё на больших винтах, всё удобно, а тогда играли на чём ни попадя. Всё кривое-косое.

Если вспоминать концерт в ДК ХЭМЗ, то так парадоксально я вспоминаю его через встречу с Димой Надточием спустя 33 года после этого. В 2019 году Саша пригласил меня и Диму Надточия. Я прилетел из Израиля, Дима – из Америки. Выступить на юбилейном концерте 33 года группе «ГПД» и 30 лет группе «Разные люди». В Санкт-Петербурге, в концертном зале «Аврора». Очень большой концерт был. В «ГПД» был один состав, в вот в «Разных людях» составов было много, и Саша решил собрать всех музыкантов, которые с ним играли за все эти годы.

Дима Надточий в составе нашей группы не играл, но заменил Клима (Олега Клименко), который не смог приехать по каким-то причинам из Харькова. Дима знал все наши песни, он всё время был на сцене, он и Чиж, Серёжа Чиграков. Он хорошо поддержал нас тогда. Получилось так, что из аутентичного состава «ГПД» были только я и Саша Чернецкий. Клим и Паша приехать не смогли, а Женя Обрывченко ещё был жив, но скончался через несколько месяцев. Получилось, что Дима и Чиж, зная наши песни, тянули всю юбилейную программу на этом юбилейном концерте.

Почему я это связываю с концертом в ДК ХЭМЗ 1988 года? Когда я только-только приехал в Питер тогда, в 2019-м, Саша мне сказал: «Вот тебе телефон, встретишься с Димой Надточием». А мы, как раз, рядом квартиры сняли на Невском. «Встретитесь, берите такси и приезжайте вместе на репетицию». Я сказал, – Да, хорошо. Но не спросил, а кто такой это Дима? Я, честно говоря, даже не знал, кто это. Я позвонил: «Привет! Это Володя. Где встретимся?». Он говорит: «Давай прямо у Казанского собора».  Я пришёл, смотрю – идёт парень, лицо знакомое, но не могу вспомнить. Говорю: «Привет. Извини, вижу что мы с тобой знакомы, но откуда, я не помню». Он говорит: «Я играл в «Антоше Чехонте» 87-88 годы, я был младше тебя, и мы на вас смотрели как на кумиров, учились, приходили к вам на репетиции. Мы пару раз общались, но ты меня не помнишь».

И мы потом замечательно с Димкой сдружились. Мы поехали на репетицию, отыграли концерт, потом уже гуляли по городу с его женой и сыном, путешествовали по питерским каналам на кораблике, ходили по всяким соборам, по Неве тоже плавали. Много тогда общались с ним. Бывают такие случаи, что когда-то давно один раз виделся с человеком, а потом спустя годы, встречаешься и понимаешь, насколько вы близки по духу. Он молодчинка, он, во-первых, универсальный музыкант, во-вторых, он нам здорово помог, отыграв за «ГПД» на юбилейном концерте. Ну, и потом, у нас оказались очень близкие взгляды на жизнь, взгляды на ситуацию, в которой все сейчас оказались. Взгляды на порядочность, на дружбу, на музыку. Он ещё так смешно рассказывает, когда всё это вспоминает. Так вот, он напомнил мне тот харьковский фестиваль в 88-м. Он мне говорит: «Вовчик, я с тобой общался как раз перед вашим концертом в ДК ХЭМЗ». А он сам с Новых домов, из босяцких таких районов, ну типа, прошёл Крым и Рым. Говорит мне, – Я приехал со своими пацанами с новых районов в ДК ХЭМЗ, а поскольку я знал вас по ХИСИ, то я сначала подошёл к Паше Михайленко, поговорил с ним, потом к Климу, потом к тебе. Спросил, как дела, как аппаратура? А ты там возился с пассатижами, что-то там затягивал на барабанах, проклинал эти барабаны, это пассатижи.  – А когда я спустился в зал со сцены, – вспоминает он, – Там уже стоят мои пацаны с Новых домов. Я смотрю, у них глаза как у обкуренной совы. Они такие: «Ты их знаешь?!!!!»  А я: «Да, это мои кореша, это всё мои друзья, кенты мои». И у меня так сразу рейтинг вырос среди моих друзей, почти как на бога смотрели! Потому что я вас знаю.

         И когда мне Димка рассказал в Питере эту историю спустя 30 лет, мы так хохотали! А у него ещё такой говорок харьковский, особенная речь, с этими оборотами всякими, с этими словечками, которые есть только в Харькове. В общем, мне эта встреча, спустя 30 лет, доставила огромную радость и удовольствие. Сейчас мы с Димой созваниваемся часто. К сожалению, у нас большая разница во времени с Канзасом. Ему надо звонить, когда он только едет на работу, а я ложусь спать. Я сижу на балконе и могу негромко разговаривать, потому что вокруг уже все спят. Но периодически созваниваемся, обмениваемся впечатлениями, как жизнь там, как жизнь здесь. Вот так вот, концерт в ДК ХЭМЗ и встреча с человеком, с которым мы тогда перекинулись парой слов, судьба связала в один непередаваемый интересный узел.

И когда я сказал, что первая потеря в нашей группе – это Женя Обрывченко, то надо сказать теперь и о второй потере. Это Игорь Сенькин. Формально он не был музыкантом, не был участником группы, но он был для нас близким человеком, который приложил усилия, чтобы наша группа состоялась. Когда он умер, я написал об этом отдельно. Ну, что ли такое воспоминание, некролог наверное…

Хочу сказать о том, что каждый из нас эти давние времена помнит по-своему. Очень редко, когда воспоминания разных людей об одном и том же событии совпадают. Они никогда не совпадут в деталях, они всегда будут отличаться. Потом, надо понимать, что на всех выступления, на гастролях хоть мы и были одной группой, одним составом, но у каждого были свои интересы. Вокруг каждого аккумулировались порой совершенно разные люди. Мы никогда не ходили гурьбой, взявшись за руки.  Мы не общались с одними и теми же людьми, не говорили одни слова. Я – чаще с Женькой Обрывченко куда-то ездил, а Паша с Климом могли быть в совсем другой компании, а Саша – в третьей компании. Я, например, в гостинице предпочитал жить вместе с Игорем Сенькиным. Тут был такой резон – он всегда быстро накидывался водкой, приходил в номер и ложился спать до утра. Поэтому у меня номер всегда был спокойный, ни тусовщиков, ни бардака. Я знаю, что Сенькин спит, а я получается, один в номере. А другие ребята тусовались по разным компаниям. Поэтому наши воспоминания часто немного отличаются. Даже одно событие все вспоминают по-разному. Я вот так помню эти события.  Надо вспомнить одного умного человека, он сказал: «Истина – одна. Заблуждения – многолики. А правда – у каждого своя».  Вот я и рассказываю свою правду о тех событиях, которые были более 30-ти лет тому назад.