ЛЕОНИД ЧЕРНЕЦКИЙ ОБ ИСТОРИИ СЕМЬИ РЯБКО И ЧЕРНЕЦКИХ С 1896 ГОДА

Алина Чернецкая: 18 апреля 2015 года. Я, Алина, и мой папа, Чернецкий Леонид Александрович – попробуем рассказать историю родословной семьи Рябко-Чернецких. Начнем с самого начала: начнём с бабушки Фени.

Леонид Чернецкий: Бабушка Феня – основатель всей нашей большой семьи, династии послереволюционной. Бабушка, Рябко Феодосия Нестеровна (в девичестве Захарченко) родилась в 1896 году в селе Дягова Черниговской губернии в крепкой рабоче-крестьянской семье. Хозяйство было не кулацкое, но хорошее, крупное. Дом у отца бабушки был деревянный, но под железной крышей. Были все постройки: колодец, сарай, погреб, двор, сад – в общем, нормальная крестьянская семья средней руки. Но не кулаки, потому, что их не раскулачили. Маму бабы Фени звали Сусанна, папу звали Нестор. И вот дедушка накануне продал пасеку, и бандиты или воры (кто они там были, не знаю) – это был маньяк, как мы потом узнали – решил ограбить их. Однажды, когда семья крепко спала после осенних работ (крепко спали, потому что дед всегда чутко спал), окна были открыты. И вот когда они спали, в окно залез не вор, а этот самый маньяк, бандит. За ним много грехов числилось, как выяснилось, когда его поймали. Он искал вырученные за пасеку деньги и смело ходил по комнатам. Все спали, он жёг бумагу (там была целая куча пепла) – всё перерыл, но ничего не нашёл. И вот он, видимо, решил дождаться утра. До самого утра он стоял под образами (вот эти образа, где иконы висят на кухне). Первой доить корову вышла не баба Феня, а её двоюродная сестра.

Алина: Это, наверное, даже не её сестра, а сестра Сусанны, которая у них гостила. Она вышла не доить корову, а кормить ребёнка что ли.

Леонид: Нет, бабушка говорила – доить корову (в пять часов они выгоняют коров, рано).

Алина: Ну, в общем, кто-то из женщин его увидел и закричал.

Леонид: Ну да. Мужик здоровенный стоит под образами, и она как крикнет: «Бандиты!» Дед схватывается, а он спокойно так через окно ногу перекинул и спокойно пошёл в сад. Дед кинулся за ним, кричит: «Стой! Стой!» И кричит Павлику, сыну: «Павлик, бандиты!» И догоняет бандита, а с собой ничего не захватил: ни палки или там нож бы взял – хоть что-нибудь хотя бы, чтоб для защиты. Он подбегает, а бандит выхватил финский нож здоровенный и убивает, буквально первым же ударом деда убивает. А Павлик подбегает позже чуть-чуть, видит – такое дело! Хотел бы и назад, он защищался – но бандит  и его убивает.

Алина: А Павлик – это брат бабушки Фени, получается.

Леонид: Получается, брат. Убивает и Павлика. И это всё на глазах у матери. Мать видит, что погиб сын и отец, и она теряет рассудок, сходит с ума.  На этой почве дальнейшим воспитанием бабы Фени занялась тетя, да?

Алина: Тётя, сестра Сусанны.

Леонид: Сестра Сусанны.

Алина: Бабушку Феню воспитывала тётя.

Леонид: Недолго, год где-то, потому что она в 15 лет уже отдала её замуж за зажиточного односельчанина, Рябко Ивана Ивановича. Он был очень строгий, как бабушка рассказывала, но справедливый. Жили они хорошо. Бабушка подчинялась. Она же, видишь, какая у нас была?

Алина: Она добрая, покладистая, бабушка Феня, хорошая.

Леонид: Родила она Ивану Ивановичу пятерых детей: Веру, Виктора, Славу, Женю и Олю. К сожалению, Оля умерла после родов сразу. Виктор погиб, разбился, спрыгивая на ходу с поезда – вот такая судьба. Поезд там притормаживал, возле полустанка не было остановки –  и все спрыгивали. И он не первый раз спрыгивал. В данном случае зазевался и напоролся прямо на столбик.

Алина: Невысокие такие, бетонные, которые покрашены в полосочку, железнодорожные.

Леонид: И вот он на него напоролся и погиб тоже моментально. Вот так погибло двое детей. Трое остались.

 Алина: А Виктор был уже взрослый, да?

Леонид: Виктор уже где-то учился даже. Подавал большие надежды, он был очень грамотный, все его хвалили, но вот так получилось.

Алина: Он учился где-то на бухгалтера?

Леонид: На бухгалтера, курсы там какие-то что ли. Если бы бабушку спросить, она бы точно сказала. Но то, что учился, я помню, она говорила. И вот так получилось: осталось трое.

Алина: Вот вы так жили-жили не тужили, но тут пришла коллективизация. Не вы, а семья ваша, ваши предки.

Леонид: Не пришла, а она же давно уже началась. Дед Иван Иванович не хотел идти в колхоз, не хотел отдавать всё нажитое дедами-прадедами: корову, лошадь, подводу, сбрую. Всё-всё надо было отдать колхозу. Другие же несли кто лопату, кто вообще ничего. А ему же надо было всё отдать, а он не соглашался. Его приглашали на работу, вплоть до того, что каким-то учётчиком в конторе чтоб работал.

Алина: Бухгалтером, в общем, на хорошие должности…

Леонид: А вот он упёрся: «Хочу сам хозяйничать, и всё!» Поссорился с председателем сельского совета, матом раз послал его – c ним и расправились. Однажды ночью подъехал воронок, его забрали и увезли в район. Бабушка утром поехала туда, а ей           сказали, что такого даже не было. И отправили его, как потом стало известно, на строительство Беломорканала, без права переписки.

Алина: Оттуда он не вернулся.

Леонид: Он или умер, или погиб – в общем, ни весточки. Я раньше не верил и не поверил бы, что так бывает: забрали – и как в воду канул. Когда реабилитировали в 60-х годах, то сказали, где он был, и всё. Как там, что там, умер сам или по болезни, или погиб – неизвестно. Вот так. Деда, значит, туда. А бабушка Вера…

Рябко Иван Иванович – 1887-1938 гг. с. Домашлин, Черниговской губернии. Арестован 15 апреля 1938 в п. Еленовка Ольгинского р-на, Сталинской обл. Осужден 23 апреля 1938 года тройкой УНКВД по Сталинской обл. к расстрелу с конфискацией имущества. Дело по обвинению РЯБКО Ивана Ивановича №8132 п.56., до ареста работавшего бухгалтером Еленовского промторга, пересмотрено. Постановлением Президиума Сталинского областного суда от 3 июля 1958 года – постановление от 23 апреля 1938 года отменено, и дело производством прекращено за недоказанностью обвинения.

Рябко И. И. реабилитирован. Данные о приговоре Рябко И. И. были опубликованы на сайте Украинского Института Национальной памяти 26.02.2019, запись №248799.

Алина: Вера с Феней.

Леонид: И Женя.

Алина: И Женя. Трое, значит. А дяде Славке тоже было лет 18, наверное. Он уже уехал?

Леонид: Славка уехал в Харьков, он где-то жил и туда не являлся. Поэтому всю семью выселили, дом забрали, и всё хозяйство отдали в колхоз. И дали несколько дней, чтоб освободила бабушка дом. Пришлось всё отдать и уехать в Сталинскую область. Раньше же так: если репрессировали, то высылали вообще на поселение.

Алина: Да, могли всю семью куда-то на поселение выслать. А так ещё по- божески.

Леонид: Сказали только: «Уезжайте!» – и всё забрали. Где-то год по родственникам жили, а потом Вера (Вера Ивановна Рябко), наша мать, окончила рабфак в Чернигове и ей дали направление на Донбасс (Сталинская область, Ольгинский район, посёлок Еленовские Карьеры). И вот она туда поехала по направлению работать в школу: учить детей украинскому языку и литературе.

Алина: И вся семья поехала с ней.

Леонид: И забрала всю семью оставшуюся на Донбасс.

Алина: То есть бабушку Феню и дядю Женю.

Леонид: Бабушка Феня и Женя поехали с ней. Слава в то время жил в Харькове.

Алина: Она приехала на Донбасс и здесь познакомилась …

Леонид: Да. На Донбассе – неизвестно… Она туда же уехала раньше немного. Она там устроилась. Он уже работал. Работал в какой-то крупной организации бухгалтером, даже главным бухгалтером.  Вот она с ним познакомилась.

Алина: Это был год 1936-й, наверное.

Леонид: Ну, 35-36-й. Год туда-сюда – тут точно сказать трудно. Володя в 37-м родился. Так что самое позднее они могли в 36-м, так же?

Алина: Ну она могла в 35-м уехать, а в 36-м уже приехала бабушка Феня.

Леонид: Да. Володя родился в 37

-м году в селе  Николаевка (не помню, посёлок или село). Там же все посёлочки были. Я – Лёня, брат Володи, родился в 1938 году, но уже в посёлке Еленовские Карьеры.

Алина: И то, и другое – Ольгинский район раньше был, а сейчас Волновахский район.

Леонид: Да, сейчас Волновахский район.

Алина: Ну и семья Чернецких, по всему, где-то там, в Николаевке, и жила, потому что именно оттуда отец и призывался, да? На войну его забрали. Из Николаевки же? Из Николаевки.

Леонид: Мать жила в Ново-Николаевке. Значит, и он в Ново-Николаевке.

Алина: Получается, родители познакомились – родились вы.

Леонид: Потом родители у нас решили почему-то пожить отдельно (что-то не получалось), попытаться, как друг без друга. Но они не разводились. Просто  пожить отдельно: были претензии друг к другу. Они ж все умные стали – все активисты, все самостоятельные. А тут – война. Если бы не война, по-другому всё было бы, правильно?

Алина: Ну да. А тут они, получается, разъехались.

Леонид: А тут 41-й год. Война. Его сразу забирают на фронт. Он при звании сержант был уже.

Алина: Он же с образованием был – поэтому.

Леонид: Его бросают в бой и тут, кто говорит, в плен попал, видели. Кто говорит, погиб. Потому что там все, кого призывали в 41-м, почти все погибли. Они были безоружные, по одной винтовке каждому, по десять патронов. И с того момента об отце мы ничего не знаем. Ни одного письма, ничего не было. Только по документам, по архивным данным…

Алина: По архивным данным, что в 43-м году он пропал без вести.

Леонид: Пропал без вести в 43-м году.

Алина: А там, может, и раньше его убили.

Леонид: Эти данные, ну как, оно же не всё учитывалось. Он в 43-м году не мог пропасть без вести. Он в 43-м году или мог погибнуть, или попасть в плен и в плену погибнуть. Ну не знаю – такие данные об отце.

Алина: Мы ещё знаем, как звали его мать – Раиса Филимоновна. Она там же жила, в Ново-Николаевке в Сталинской области. И все родственники Чернецких тоже там.

Леонид: Тоже там. Сейчас там много родственников, они все живут в Донецке. Вот эта Рая, что я показывал, Лида – все в Донецке. А тогда они все были шахтёрами. Все шахтёры у них на той фотографии, что на свадьбе у них – все шахтёры. Ну край такой, шахтёрский. А Женя как раз закончил  Великоанадольский  лесохозяйственный техникум и получил направление на работу в Харьковскую область, Коломакский район, в Коломакское лесничество.  Он тоже там закончил лесохозяйственный техникум.

Алина: Это они тогда уже жили отдельно, ещё до войны?

Леонид: Они отдельно жили до войны. Где-то в 40-м – начале 41-го года.

Алина: Наверное, где-то ещё на Донбассе, да?

Леонид: На Донбассе. Скорее всего, что там, потому что мы переехали на Харьковщину, уже когда Женя работал. Он тоже поехал раньше сам, а мы ещё там оставались.

Алина: Да, но ты же говорил, что вы приехали в Харьковскую область до войны ещё. Ты говорил, что в войну вы не ехали, вы до войны ещё.

Леонид: Мы не ехали. Но, получается, что приехали мы в 40-м году или, может, в начале 41-го. Война-то в июне началась.

Алина: Ну да, может, весной 41-го.

Леонид: А Женя приехал ещё раньше, потому что он уже сам работал тут. А там получилось, я так думаю, что отца нет, забрали на фронт, писем нет, видели, что в плен попал и война. Немец-то Донбасс хотел, в первую очередь, взять. Вот тут я точно не могу сказать. Короче, мы уехали к дяде Жене. Он единственный, кто уже работал и у которого крыша была. Приехали мы уже сюда: бабушка наша, я, Володя и мама. Приехали все в Коломак, к Жене. Это потом он стал дядя Женя. Он работал помощником лесничего. Лесничий был очень доволен его работой: он грамотный, почерк хороший. Ну наверное, это был 41-ый, потому что немцы уже были в Харькове. Тогда лесничий уже был старостой, его только поставили, а мы только приехали, получается, туда. Ну вот где-то 41-й это, наверное, и был. Может, мы весной приехали, а может, мы и зимой ехали. Я знаю, что откуда-то мы ехали зимой на подводе.

 Алина: Но это же, наверное, уже из Коломака.

Леонид: Так зимой мы ехали. Володя чуть не погиб, потому что лошадь была дохленькая, нагруженная сильно. И мы сзади с Вовкой бежали, держась за дышло. Знаешь, в санях такое?

Алина: Оглобля?

Леонид: Ну сзади выглядывает. Нас не садили даже на подводу, потому что лошадь не могла тянуть. Метель была страшная. Может, тогда мы на Харьковщину переезжали зимой, я не знаю. Мы шли-шли, а потом смотрим – нема Володи. Я кричу, а впереди баба и мать тянут ту кобылу. Тоже никто не сидит, помогают. Я кричу, что нет Володи. Они смотрят – нету, давай кричать, бежать назад. Где-то метров 200 пробежали. А метель страшная была. Смотрят – под тополем на обочине бугорок снега. Его уже замело, ещё бы чуть-чуть, они бы и того дерева не нашли. А он уже засыпал там. Потом и его и меня посадили на воз.

Алина: Да, чтобы уже не потерять больше.

Леонид: Вот это я помню, что мы ехали, но не помню откуда куда. Ну что нам было тогда?

Алина: Да, в начале войны тебе было три года?

Леонид: Короче, приехали мы к дяде Жене. Он работает, крыша есть как бы, огородик там был маленький. Живём в одном доме с лесничим. Где-то полгода мы жили, еще немца не было – так получается. У нас огород был вместе. Баба Феня помидоры посадила на грядке, а с другой стороны Куц посадил помидоры, жена его.

Алина: У лесничего фамилия Куц была?

Леонид: Куц, немецкая фамилия. Как-то баба Феня позвала меня полоть огород, она на своей грядке вырывает молочай, траву, а я на грядке Куца выкладываю помидоры и гордо так говорю: «Баба, смотри, сколько я надёргал!» Она как глянула – и обомлела. Побежала к Куцу с извинениями, говорит: «Мы всё посадим назад!» Не знаю, где она взяла помидоры, может быть, свои отдала, но помидоры она ему посадила. Вот такой я был помощник.

Алина: Ну это, получается, весной 41-го. Коль вы садили помидоры – это весна, правильно?

Леонид: Весной 41-го тоже ж мы могли садить. Мы в 41-м и садили.

Алина: Я же говорю, весной 41-го.

Леонид: А потом пришли немцы.

Алина: Сделали этого Куца полицаем.

Леонид: Куца сделали не полицаем, а старостой. Он был старшим над всеми полицаями.

Алина: Главнокомандующим.

Леонид: А дядя Женя работал у него помощником. Года у него уже подходили, чтобы забрать в армию, но его не призвали.

Алина: Пока его ещё не призвали.

Леонид: Сначала не хватило годов, а теперь уже нельзя – немцы. Однажды к нам зашли местные партизаны, те, кого в армию не призвала советская власть, а когда немцы пришли, они в лес убежали, чтобы их немец не забрал. Они пришли к нам (а лесничество в лесу было), попросили покушать. Покушали. Что им там давали, я не знаю. На сеновал пошли переночевали и утром ушли. А лесник один, который на кордоне жил, знал об этом. Он видел, как приходили партизаны, и донёс Куцу, что у Рябко ночевали партизаны. Куц доложил в комендатуру, что партизаны приходили в лесничество и ночевали у Рябко. А раз так, значит, ты тоже партизан. Куцу было поручено разобраться, наказать виновных. Шевченко доносит на дядьку Женьку, Куц отдаёт приказ готовить виселицу, чтобы повесить дядю Женю прямо в лесничестве, во дворе (там дуб такой стоял). Людей согнал, виселицу соорудили. Бабушка его упрашивала (я не видел, я не понимал ещё), мы с Вовкой бегали там вдвоем. Что ему, что мне – всё безразлично было, что они там строят. Мы просто видели, что мать плачет, бабушка плачет. Она и на колени падала, и просила, и говорила, что он ведь не виноват, что пришли люди.

Алина: Пришли люди с оружием наверняка, cказали: «Дай поесть!»

Леонид: Конечно, и он же никак не мог отказать. И уже когда его поставили на табуретку, накинули петлю на шею, оставалось только табуретку выбить, Куц отменяет казнь и вешает Шевченко – тут же, при всех и безо всяких объяснений.

Алина: Вот этого лесника, который донёс?

Леонид: Да, того, который донёс. Ставит его, вешает. А нам даёт 24 часа, чтобы мы уехали куда глаза глядят с Харьковской области, и даже даёт нам подводу.  Это я хорошо помню, что он дал подводу, чтоб выехать куда-то. Я не помню, до поезда, или еще куда. Но он сказал, чтобы нас не было. И мы снова поехали на родину, на Черниговщину. Там было много родственников, и ехать нам было уже некуда. С  Донбасса выехали. Куда? Возвращаемся опять на Черниговщину. Было очень тяжело. Ехали товарняками. Однажды Вовка на какой-то станции побежал за кипятком (он такой же был, непоседячий), а шёл встречный поезд. Я уже не помню, кто его оттолкнул, но он чуть-чуть не попал под поезд.

Алина: То есть на какой-то станции побежал за кипятком?

Леонид: Да, на какой-то станции – я не помню, но как-то так получилось, что там ещё наши были. Не знаю, как оно. Но это же начало войны было, наверное. Не наверное, а точно. Немец же не мог захватить сразу всё. Как-то пятнами, мы отсюда вырвались за пределы, а там ещё не было. Там были военные грузы. Сколько было случаев – ему не везло всё время.

Алина: В итоге оказалось, что везло, коль живой оставался.

Леонид: Ну везло, да. Но всё время на грани, на грани. Я сейчас уже последовательность точно не помню, но, по-моему, кто-то поехал первый, чтобы подготовить нам место, куда ехать. Тогда уже и Ханьков появился.

Алина: Ханьков же на Черниговщине уже появился!

Леонид: Так вот, он помогал нам. Даже мать его посылала нас забирать с Вовкой. Он нас на Черниговщину вывозил.

Алина: А, так он уже в Харькове? Так, может, это и были те партизаны, из-за которых дядьку Женю чуть не повесили?

Леонид: Да, может, и были.

Алина: Может, Ханьков среди них был – тёти Люсин папа?

Леонид: Может, и был – я не помню.

Алина: Ну да, точно, он же вас вёз на Черниговщину.

Леонид: Мы вернулись туда к родственникам.  Там много их, в разных сёлах мы жили. Мы с бабушкой у одних жили, а мама с Вовкой – у других. Вот так было. Было, вместе жили – по-разному. В конце концов, в Дягова не вернулись мы, откуда выгнали нас, в Корюковском районе мы поселились. В Корюковку дядя Женя ездил на работу на велосипеде.

Алина: Ну в Корюковке он работал, а жили вы в другом селе?

Леонид: Ну Корюковский район рядом где-то, потому что велосипедом же далеко не поедешь. Наша мать и бабушка были там, а нас где-то по пути оставили они у каких-то родственников. И, по-моему, это родственники Ханькова были в пределах  Харьковской области. Это лето было. И он приехал, а бабушка всё время возмущалась, она ж не любила Ханькова: «Как ты доверила ему детей малых привезти?!»

Алина: Ну ничего, справился же, довёз!

Леонид: Справился, довёз нас. Где-то ещё нас кормили кашей гарбузовой с Вовкой по пути. Он вёз нас только двоих.

Алина: Привёз – и в Чернигове вы жили у родственников.

Леонид: У родственников жили. Помню, у одних там жили – я не виноват, хотя виноват был. Сосед там был, и у него хорошая яблоня была, белый налив. Такие яблоки, знаешь, у нас таких нет. Большие и прямо светятся, аж косточки видно. А мы с Вовкой с молотком игрались, хороший молоток был. То забиваем гвоздь куда-то, то что-то отбиваем.

Алина: Ничего, умные мальчики, понятно!

Леонид: А там такой пацан был постарше нас, лет 8-10 ему было. Увидел молоток, а мы же на яблоки смотрим. Он говорит: «Давайте меняться, я вам яблоко, а вы мне молоток!» А нам же молоток зачем – кушать его, что-ли? Яблок хочется! Ну мы, конечно, согласились. Он нам дал пару яблок, мы ему молоток. А на хозяйстве же у нас одни женщины, молоток же нужен, когда что-то прибить, починить. Если мужиков нет, женщины сами же всё делают. Кинулась баба искать молоток – ищет-ищет. Спрашивает у нас: «Вы не видели?» А мы глаза вниз: «Нет, бабушка, не видели». Она всё сразу поняла, пошла туда, шуму наделала, молоток забрала: « Что ты детей дуришь?»

Алина: Ну да, здоровый же по сравнению с вами!

Леонид: А дядя Женя так и в Корюковку ездит. И вот однажды едет он на работу, а люди из Корюковки убегают, кричат: «Куда ты едешь!? Не едь! Там всех расстреливают!». Он вернулся, не поехал туда. И, действительно, там в тот день сожгли весь райцентр Корюковка. И почти всех, кто не убежал, расстреляли. Людей загоняли в сараи, квартиры, клубы, церкви и из пулемёта расстреливали, потом обливали керосином и поджигали. У немцев были огнемёты, их они тоже применяли. Весь райцентр сожгли дотла. Ещё бы чуть-чуть – и дядя Женя попал туда.

Корюковская трагедия – https://ukraina.ru/history/20210302/1030700811.html

Алина: Это всё происходило из-за набегов партизан, да?

Леонид: Ну из-за партизан, они же там вывесили…

Алина: Из-за Фёдорова?

Леонид: Да, там Фёдоров был, набеги делал.

Алина: Ну а местные жители, небось, помогали, вот их всех и спалили.

Леонид: Продукты там, им же тоже нужно питаться. Запасы были. Но приказ был, висел там, что за одного немца убивают десять гражданских.

Алина: Мирных жителей.

Леонид: Да, десять. А там что-то они немного пощипали немцев. Прислали карательный отряд. Сами немцы этого не делали, у них служба специальная была – карательный отряд. Их присылают, и те уже выполняют свою работу, не думая. Сказали сжечь – они сожгли. В этих краях мы жили до 43-го года, когда немцы у нас стояли. Я не говорил, да?

Алина: Нет.

Леонид: Что мы жили там, снимали в каком-то доме хорошем. Не знаю, чей он, но наших родственников. Они то ли на войну ушли, то ли ещё куда уехали. Но там, кроме нас, больше никого не было. Хороший дом, сад, хороший двор. И у нас остановились немцы, пехота на велосипедах. Останавливались на 3-4 дня. Ночевали, кухню поставили. Они выравнивали фронт. Однажды они хорошо покушали и легли спать прямо на земле, в палисаднике. Там чисто было: ни кур, никого не было. И у одного из немцев вывалилась из кармана зажигалка, красивая такая, блестящая, позолоченная. Вовка увидел – и туда. Я его не пускаю, а он рвётся. В конце концов, он по-пластунски туда пополз, я его за ногу держу, но он всё-таки вырвался и зажигалку забрал. А немец проснулся, сразу за сигареты – а зажигалки нет. Он сразу же понял, что дети бегают, два сорванца, и в хату к бабушке. Выхватил пистолет: «Где зажигалка?» Бабушка стала его умолять: «Мы сейчас найдём, всё отдадим. Они же маленькие, не понимают!» Вовка молчит, а я сразу признался, и зажигалку мы отдали. Немец успокоился, поматерился по-своему и не  тронул никого (а что, в хате женщины и дети!). Тогда немец был ещё не злой. Шёл как-то на прогулку. Ещё и боёв особых не было. Какое-то новое подкрепление, наверное, было, потому что было видно, что они ещё не были в боях: все ещё чистенькие, на зиму заготовлено тёплое бельё с начёсом, полотенца махровые. Велосипеды у них были на толстых шинах для лучшей проходимости по грязи, новенькие. Они у нас побыли дня три и ушли без боя. Наши солдаты зашли вместо них. Полдня, наверное, шли через село, пехота. Все пешком, всё на спине. Там миномёты были ещё такие, не разбираются. В обмотках, грязные. Пришли хлопцы в село, еле зашли туда. Их оставили на ночлег – они так все и попадали прямо кто где стоял, потому что еле шли. Они, наверное, с боёв выходили, выравнивали фронт. Поскольку немцы уходили, надо было закрепить эту территорию за собой. Видимо, начальство их гнало: «Быстрее, быстрее!» – поскольку, можно было забрать без боя эту территорию. И один наш офицер, лейтенантишка, заходит к нам, руки в умывальнике помыл, кушать у них своё было, а полотенца не было. Он говорит: «Хозяйка, полотенце дай». И бабушка ему прямо так, не глядя, снимает с гвоздя полотенце, а полотенце было такое, общего назначения, которым она и кастрюли доставала, и руки вытирала – и даёт ему это полотенце. А другого полотенца у нас не было. Он психанул, бросил полотенце, выхватил пистолет (нам везёт), кричит: «Я вас всех тут поубиваю! Немцу бы вы такое полотенце не дали! А мне что даёте!?» Бабушка ему объясняет, что у нас другого полотенца нет, а у немцев свои были. Она же не думала, что так получится.

Алина: Она, наверное, машинально.

Леонид: В конце концов, он успокоился. Ну их тоже, наверное, можно понять: голодные, уставшие. И был случай ещё хуже: мы все под кровать прятались, потому что наш один солдат напился пьяный. А лошади были немецкие, ломовики – знаешь, такие были ломовики, что пушки тягают.

Алина: Да, с такими ногами.

Леонид: И вот у него была такая тачка, воз такой глубокий, чтобы снаряды там перевозить. И вот он гонит эту лошадь, стоя поводья держит и с автомата поливает направо и налево по нашим хатам, не глядя, кому попадёт. Бабушка или мама крикнула: «Ложитесь под кровать!» Он что-то кричит, а мы попадали под кровать. Конечно, зря же человек не будет себя так вести. Может, семья погибла, может, друзья – мало ли, всё может быть. Ну вот были и такие случаи, когда и от своих можно было погибнуть.

Алина: А в погребе вы прятались, это где было?

Леонид: В погребе, по-моему, это было в Коломаке. Немец кричит: «Партизан, вылазь!»  Бабушка ему: «Ну какой партизан? Здесь женщины и дети». Он стоит, ноги расставлены, автомат наперевес. Будь немец пьяный, как наш солдат, что ему стоило очередь пустить? Но он поверил, не стрелял.

Алина: А бабушка Феня действительно мазала щёки сажей, чтобы её не забрали?

Леонид: Действительно, в Германию забирали. И могла попасть она в Германию.

Алина: Ей было всего  45 лет, когда война началась.

Леонид: Она выглядела так моложаво. Немцы брали в Германию лет, наверное, до 40, молодёжь туда брали, таких, лет 20, но и люди постарше попадали. Она и одевалась так, по-старушечьи, потому что – ну куда ей, дети же!

Алина: Ну конечно, она всегда была вашим ангелом-хранителем. А ещё на Черниговщине ты записку партизанам носил.

Леонид: Да, носил, был такой случай, потому что партизаны местные, которые из лесу, ночью приходили в село.

Алина: А Ханьков как туда попал, к этим партизанам?

Леонид: А он был командиром партизанского отряда, когда немцы пришли.

Алина: То есть вы приехали в Чернигов, немцев не было, а потом немцы пришли.

Леонид: И вот он по призыву в армию не попал, не забрали его. А сейчас опять же – куда? Они в лес ушли, а то или немец в полицаи заберёт, или расстреляет. Ночью они выходили так же, как в Коломаке в село за продуктами. А немец, если бы он оставлял в каждом селе своих людей, то воевать бы некому было. Прошли немцы, захватили село, оставили там полицаев и старост из местных. Немцев в селе вообще не было, потому что в случае чего полицай даёт знак, что что-то не так – приезжают каратели и наказывают. Они солдат своих не оставляли – местная власть, староста.

Алина: Комендатуру открывали.

Леонид: Да, и телефон – в случае чего звонят, и приедут, наведут порядок. Ну так и тут: полицаи все свои. Ханьков со своим отрядом приходит в село и полицаи их видят: они пьют, гуляют, музыка, патефон играет, особенно у нас, потому что он же командир.

Алина: Командир отряда и муж теперь бабушки Веры.

Леонид: И на одной из таких гулянок он застрелил полицая. Но тут же сразу это стало известно, и немцы передали, что надо его наказать. Если бы убили немца, они бы прислали карательный отряд, а за полицая – разбирайтесь сами. Полицаи устроили засаду и сидели у нас, ждали Ханькова. Но мать знала, в какие дни он приходит, у них было договорено, в конце той недели или другой. Поэтому они у нас сидели – сутки, двое, менялись (в основном, полицаи) – и ждали Ханькова, думали, что он придёт. Они не уходят и не уходят. Мама начала беспокоиться и написала записку, чтобы он не приходил. Она хотела послать кого-то из нас: меня или Вовку. Нет, меня она не думала посылать, я же маленький был. А Володя заупрямился: «Не пойду, и всё». А я когда нёс записку, даже не знал, что она у меня есть, мама зашила её в одежду. Я пошёл через поле к тёте Гале, и, когда пришёл, она сама нашла записку, прочитала её, что-то дала мне с собой, и я побежал назад. А она передала, чтобы он не приходил. И Ханьков не пришёл. Если бы пришёл, его бы конечно убили. Это уже полицаи сами стали засаду делать.

Алина: А тётя Люся у нас появилась в каком году? По-моему, в 43-м году?

Леонид: Тётя Люся в 43-м появилась.

Алина: И она, наверное, только родилась, и Ханькова призвали?

Леонид: Она была маленькая совсем, только родилась. Ей сколько было? И он же чуть Люсю не угробил. Он радовался, что она родилась, вверх её подкидывал и пьяный же был. Еле-еле успел, когда подкинул второй, третий раз схватить её за пятку. Она вниз головой летела в пол. В 43-м году и Женю забрали, через неделю забрали и другого Женю, Ханькова. От Жени письма шли часто, буквально раз в неделю. А Ханькова как забрали  – от него ни одной весточки не было.

Алина: Ну про Ханькова я уже потом находила в архивах. Там тоже написано, что пропал без вести. Не помню, в каком году, у меня там где-то есть.

Леонид: Не знаю, может, действительно, и в плен попал. А в концлагерях не все выживают. Может, хотел убежать, а его пристрелили. Это же война, там не считались с этим. Я не помню, это было уже на Черниговщине, только не в Корюковке, не в Домашлине, Корюковского района, а…

Зима была, 44-й год. Всех забрали уже, нечем было топить, и  бабушка и мама каждый день ходили в поле за соломой, чтобы топить печь. Солома горела быстро, но тепло давала. Один раз они пошли за соломой, а у нас лампа была заполнена не керосином, а бензином, потому что керосина не было, а мы что с Вовкой придумали? Там же в лампе дырочки по краям, мы берём соломинку и тыкаем в эти дырочки. Достаём, а она горит – так интересно! А лампа же вся в бензине, вот мы раз, два туда соломинку сунули, а потом лампа как пыхнет! Пламя было чуть не до потолка, и в одну секунду всё загорелось. Мы перепугались страшно. И тут вернулись бабушка и мама. Буквально несколько секунд, бабушка берёт подушку, кидает на лампу – и затушили. Ещё бы совсем немного и неизвестно, что бы было. Хата бы сгорела – и мы вместе с ней. И другой такой случай был, когда мы были на волосок от гибели. Бабушка с мамой пошли топливо добывать. И так получилось, что натопили и пошли что-то добывать: то картошку мёрзлую, то ещё что-нибудь. А баба Феня закрыла задвижку на печке, посмотрела, головешки вроде как нет – и пошли. А там что-то ещё тлело. И опять (ну просто везение), когда они зашли в хату, мы с Вовкой были уже без сознания, Люсе уже тоже было плохо. Нас откачали. Мы угорели полностью. Ещё бы минута-другая и было бы безвозвратно, нас бы не спасли.  Я помню, как было плохо, когда нас откачивали, меня рвало, да и Вовка так же. Вовремя они вернулись. Вот второй раз так получилось. Кто тут везучий, я не знаю.

Алина: Ну кто-то везучий явно. Про тётю Люсю ты ещё рассказывал, как ей мама наливала самогоночки, чтобы она спала получше.

Леонид: Люся была крикуха, она нам мешала спать. Соски не было, в марлечку жевали хлеб или кашу – и в рот, чтобы она заснула. Добавляли туда ложку самогона – и засыпает.

Алина: Вот то тётя Люся и увлеклась.

Леонид: А просто выхода не было. У нас тогда не было игрушек. Это сейчас велосипеды да качели, а тогда ничего не было. Нас с Вовкой заставляли Люсю качать, чтобы она не кричала. Раскачаем аж до потолка, она молчит с перепугу. А мы цепляемся за люльку и катаемся туда-сюда. Хорошо, что люлька не оборвалась, держалась крепко.

Алина: Это же какое кольцо надо, чтоб вас выдержало?

Леонид: Раньше, когда дом строили, сразу кольцо для люльки монтировали, было же много детей. Но верёвка оборваться могла, но мы же об этом не думали.

Алина: В Чернигове вы жили до конца войны?

Леонид: Да, Женька вернулся с фронта в 45-м году, как положено.

Алина: Он дошёл до Варшавы?

Леонид: Он шёл с Белорусским фронтом и дошёл до Варшавы. Освободили Варшаву – и их демобилизовали. На Берлин-то там уже отдельное направление было.

Алина: И ещё вы с бабушкой каждый день молились, ты говорил, на печи.

Леонид: Да, мы с 43-го года и пока дядя Женя не пришёл, два года, каждый день на печи мы с ней вдвоём. И каждый день мы читали молитву – бабушка читала, чтоб я повторял. Я её так и не запомнил, конечно. Но я внимательно повторял за ней всё, что она читала, и тогда уже ложились спать. А бабушка Феня дяде Жене отписывала на фронт, что мы с Лёней молимся за него каждый день. А он мне открыточки с фронта присылал.

Алина: Кто его знает, что там свыше. Может, это и сыграло свою роль, что он всё-таки вернулся.

Леонид: Может быть. Дважды он был ранен, один раз тяжело, другой раз – не очень. Он приехал в 45-м году,  полгода отдыхал. Бабушка его хотела женить на дочери попа. И батюшка не против был, но что-то, видимо, не сложилось. Потом он с дипломом лесовода поехал устраиваться на работу. Его спросили, где он раньше работал. Он ответил, что в Харьковской области, в Коломакском лесничестве. Ну его туда и отправили, только в Липцкое лесничество. Он то приехал в лесхоз, а там же такая структура: входят 5-7 лесничеств. А там уже направляют в какое лесничество. И он поехал в Липцы помощником лесничего. Там он хорошо устроился, ему дали полдома, правда, барачный был. В одной половине бухгалтер жил, в другой – две комнаты и коридор были свободные. Вот ему их дали. И он забирает нас туда. Не всех, а мать свою, бабушку Феню и меня (поскольку я молился Богу тоже). А мама, Володя и Люся остаются сами по себе.

Алина: Они тоже.

Леонид: А что им было там оставаться? Они уезжают из Чернигова в Харьковскую область. Там мать устраивается в школу в селе Тарановка учителем украинского языка и литературы. Поселяются в старой брошенной хате. Там таких полно было. Мы сколько ездили, в таких хатах и жили. Вот, значит, Люська, Вовка и мать поселились.

Алина: Так. И вы пошли в школу.

Леонид: Я пошёл в школу в Больших Проходах, русская была школа, не украинская.

Алина: Это ты пошёл уже в восемь лет.

Леонид: В восемь я пошёл, а Володя пошёл в девять лет в Тарановке. И вот я уже четыре класса заканчивал (это же я пошёл с Липцев в Большие Проходы). А лесничество было не очень далеко, километра два до школы. Может, для первоклашек это и далеко. А там ещё лесничий жил. У лесничего был сын Костя, мы с ним были одногодки, и нас в школу возили, как барчуков, на фаэтоне. Дядька же мой помощник был, а он лесничий. У него такой фаэтон был, зимой санки с таким верхом, и летние были, тоже что-то типа фаэтона. Раньше же в лесничестве машин не было. И нас возили и туда, и назад. Мне там было очень хорошо. Я там только 1-й класс закончил и начал 2-й на русском языке, даже на кацапском (ну это не совсем русский язык). Он в школе-то чистый был, а разговор, ну ты знаешь, как черкасско-лозовой. И вот там я год где-то походил, а потом дядю перевели помощником в Мерчик. Ну переводят – и я ж вместе с ними. И тут я хожу в школу уже украинскую. Мне учительница уже ничего и не исправляла, потому что невозможно было. Как писал я «классная работа» через «а» – и хоть ты убей (ну привык)!

 Алина: Ну да, маленький же ещё был, привык на русском.

Леонид: Все мне: «А ну, скажи слово “кропыва”!» Я: «Крапива!» Вот так. Только к 3-му классу я более-менее стал привыкать, потому что шёл я – ни букв не знал, ни читать не умел. Поэтому всё, что там усвоил сразу, так и осталось. И так я в Мерчике закончил. А четыре класса – это было в посёлке. Это же станция Мерчик, а там Старый Мерчик за семь километров ещё, там десятилетка, а тут четыре класса было всего на станции Мерчик.

Алина: А мама с тётей Люсей и дядей Володей?

Леонид: А мама в Тарановке. Потом они переезжают в Вертиевку, ближе к Мерчику. И опять заезжают, баба Феня выносит продукты кой-какие, что может: кусок сала, ещё чего. Тут ближе Вертиевка, а Володя ходит в школу уже в Вертиевке. Там с ним случился  случай такой поганый. Они на квартире жили, и как-то раз выходит он на крыльцо, а возле крыльца стоит собака бешеная, пена со рта, глаза вот такие вот – и на него! Хорошо, что на нем была фуфайка с длинными рукавами – взрослого, не его одежда. Собака его цапнула, а тут же ни рук, ничего. Он закричал, успел. Так что она не укусила, не успела. Но повезло. А если бы он вышел и просто гулял или был без фуфайки, неизвестно, чем бы всё закончилось.

Алина: Вот видишь, снова повезло.

Леонид: Ну вот везёт. А второй раз вот не повезло ему в Вертиевке этой. Мать деньги же какие-то зарабатывала, и вот решила ему купить костюм в школу, чтобы он не хуже всех был, и откладывала же эти копейки. А он всё ходил в магазин, ему там всё нравилось такое, компас он увидел. Как ему хотелось этот компас! Потом увидел там ещё циркуль, линейку. У него никогда не было такого. И вот такие же ребята, как он, подговорили его:

– Деньги есть у матери?

– Да!

А она же откладывала, она не думала, что он возьмёт. Он послушал этих пацанов.

Алина: И купил компас?

Леонид: Да не только компас. Он накупил, его ещё обдурили и деньги забрали. В общем, почти все деньги с костюма. Мать как узнала, чуть его не убила. А что сделаешь? Я не знаю, по-моему, что-то и вернули те, что забрали. Они были постарше. Но, говорю, ему тут не повезло. Это ж надо такому!

Алина: Ну захотелось ребёнку!

Леонид: Захотелось, вот и …

Алина: А на Донбасс он когда ездил? Это когда они где жили?

Леонид: Вот за Донбасс, по-моему, это уже когда они в Каднице жили. Это, наверное, уже 2-й класс, 3-й.

Алина: То есть они из Вертиевки потом переехали в Кадницу?

Леонид: Так получилось, что они каждый год переезжали: Тарановка, через год Вертиевка, через год Кадница – вот три года уже. Один сезон тут, второй там.

Алина: Они когда в Кадницу переехали, вы жили в Мерчике по-прежнему?

Леонид: По-прежнему. Мы в Мерчике, уже никуда. Я там в школу ходил. Как они жили, что там малого что-то интересует что-ли? Меня уже потом интересовало, когда я в 6-й класс пошёл уже в Каднице. Это я уже там с ними был. А пока я тут, я кот в масле, потому что бабушка меня кормила, одевала.

Алина: В общем, семья была нормальная.

Леонид: Там даже есть фотография, где я с блестящими пуговичками. Она шила специально, чтобы я был похож на гимназиста, чтоб как барчук какой-то.

Алина: Тебе там с бабушкой было немного получше.

Леонид: Она заставляла меня всё время с ней и работать. Ну какой с меня работник? Но всё равно ей не скучно: я же помогаю. Даже корову доить – и то она брала с собой. Она доила поздно, особенно зимой. А там же электричества не было. Был такой шахтёрский фонарь, надо подсвечивать. А как? Одному же неудобно. А то тут я фонарик несу, она ведро. Она доит, и мы вместе ж с ней. Ну и однажды там было: я пошёл и лёг в ясли туда. А корове, когда доит, она даёт что-то кушать. А я залез туда, где она кушает. Она кушает, а я залез туда. Бабушка доит, а я задремал там. А корова почувствовала, что там я, сначала не понимала, а потом поняла, что там кто-то сопит. И так на дыбки становится – и рогами меня. Я как закричу! Но она не достала, там ясли же такие глубокие и длинные – я успел убежать. Было и такое. Больше я не ложился.

Алина: Да! Нашёл, где поспать!

Леонид: Ну вот, это я тут был, а они же уже год побыли в Вертиевке – и в Кадницу. А в Каднице уже легче что было, что бабушка уже выдергала корову, тёлку Катьку. А лесник же заготавливал сено себе, лесник же подчинённый. Он как узнал, что это сестра лесничего! И она ходила к нему (у него стога стоят), брала сено.

Алина: Он давал сено, да?

Леонид: Она сама брала. И я ходил. Оно же нетяжёлое, объемное просто. Поэтому и я набирал там себе, она себе. И сам я ходил. Лесник молчал, ничего не говорил, потому что лесник там хозяин, царь и бог был. Людям давал и огороды, и дров, и сено косил. Он же знал, что если мы скажем дядьке Женьке, что не дал, он бы его выгнал сразу, потому что лесник считается как сторож. Поэтому у нас корова появилась: молочко, сметанка.

Алина: Ты в Мерчике до какого класса учился?

Леонид: До 4-го. Четыре класса закончил.

Алина: А потом, получается, переехал опять сюда, к маме.

Леонид: Переехал к маме. Уже появилась коровка, мы её пасли, кормили. Кормить, что у лесника брали, в поле ходили, в поле солома, полова, кукуруза.

Алина: И в 5-й класс вы пошли уже вместе с дядей Володей?

Леонид: Да, ходили вместе. 5-й, 6-й и 7-й учились вместе. Мать же приносит кучу тетрадей домой, она нас тоже учила, мы там поисправляем, если диктант или что писали там.

Алина: Двоечники!

Леонид: Так работали! Некогда было! Гулять хочется и работа. А учителей не хватало: она и математику ведёт, и физику – ну любое. Были контрольные и всякое, она принесёт, мы поисправляем себе, если что не так – проверили.

Алина: 5-й, 6-й, 7-й… А тётя Люся у нас в это время…

Леонид: Люся тогда уже в интернате была.  Только с какого времени, я не знаю, потому что в Каднице она ещё не ходила. Она точно с первого года в интернате.

Алина: С 1-го класса?

Леонид: Да, она же на пять лет моложе.

Алина: Когда ты был в 5-м классе, ей надо было уже в 1-й идти. Вернее, она даже уже должна во 2-м быть. Потому, что вы-то пошли поздно.

Леонид: Я не помню, может, она и ходила в 1-й класс в Каднице, а может и нет.

Алина: И интернат где был?

Леонид: Интернат здесь был, по-моему, в Дергачах, в Харькове. Он областной был.

Алина: Ну что вы ещё делали полезного с дядей Володей в Каднице?

Леонид: Корову пасли по очереди – ну всё по хозяйству. Матери была положена как учителю норма угля – привозили. Хата опять была из брошенных – холодная, неутеплённая, дров нет – а кругом лес. И зимой и летом мы ходили в лес собирать сухостой. Принесёшь сухостоя, подожжёшь, а сверху уже угля насыплешь. А уголь на улице зимой смерзается – приходилось его долбить. Вот наша работа была с Володей: дрова, уголь носить, воду, навоз вычищать тоже. Это в основном я делал. На поле за соломой и половой мы с ним ходили на лыжах: нагрузишь и везёшь. Корову же прокормить надо зимой. Корова хорошее молоко давала. К нашей хате такая плетнёвая была пристройка, и там уже глина поотпадала, что корова примерзала к навозу. Утром приходишь, а она к навозу примёрзла. Поэтому старались подстилать ей. Вот эта работа – она не лёгкая была, тем более зимой. Зимой однажды мы пошли: я, Вовка, еще человека два-три с нашего кутка. На лыжи – и пошли в поле. Поле за лесом, далековато, километра два. Среди поля такие заносы снега по пояс. Раньше снега много выпадало. Подъехали мы к скирде, сняли лыжи, поставили их рядом. А в скирде была дыра такая, там брали солому колхозному скоту. Сейчас комбайны, а раньше всё это скармливалось скоту. Тогда и солома была, как солома, и полова, как полова. И там ещё люди ходили с клюшками (клюшки такие были). Подходим, а страшновато! Луна полная, тишина, снега по колено, мороз градусов 20 – и в ту нору. А там темно, а заходить же надо! И все как-то так боятся. Но хочешь-не хочешь, а всё равно же идти надо. Мы туда не раз ходили, но каждый раз трусишься. А может, там волк или бандит. Только мы туда сунулись, а оттуда как выскочит страховище! Как потом мы узнали, это был колхозный бригадир. Ему было поручено сторожить колхозное добро. Он  фуфайку одел навыворот, шапку тоже и как выскочит оттуда, как заорёт! Мы все в разные стороны, а лыжи-то поснимали, они ж привязанные были. Если б он раньше выскочил, а он, видимо, и не хотел нас ловить, а то бы всех поймал, потому что без лыж не убежишь. А мы их поснимали, поразвязывали, поставили – и туда. Как выскакивает, мы все в разные стороны. А снегу нам маленьким мальчикам было по пояс. И так получилось, что и Вовка, и ещё два или три мальчика, которые были с нами, они в одну сторону рванули, а я совсем в другую. Мне так жалко было лыжи. Они у меня такие хорошие были, но он всё позабирал. Я с перепугу куда-то забежал, потом опомнился, остановился и не пойму, где я. С одной стороны лесок, с другой стороны лесок, вокруг поле, ни следа, ни дорожки, луна. Куда идти, в какую сторону? Те втроем или вчетвером побежали. Они, видимо, побежали в ту сторону, которую надо, так и пошли. А я то ли сильно испугался, но я рванул в отдельную сторону. Может, если бы втроем, мы бы сообразили. Я сел и не знаю куда идти, в какую сторону. Дороги нигде нет и везде по пояс. Далеко. Километра два до леса. Как я выходил? Короче, я через лес переполз, а в лесу – там вообще с мой рост снега. Там кустарник, всё занесло, дорог нет, ни просек, ничего нет. И где-то к пяти часам утра я всё-таки как-то сориентировался (хорошо, что метели не было). Всё-таки я округу знал, где-то корову раньше пасли, сообразил, что село там. Где-то к пяти утра я явился домой. А туда мы ушли часов в восемь. Всю ночь я полз. Пришёл, одежда на мне, как панцирь, вся смёрзлась так, что я пошевелиться не мог. Никто особенно и не переживал, что меня нет. А то ведь зима, мало ли что, замерзнешь ведь. Говорю, убежал, не знаю в какую сторону, заплутал. А луна светит, и видно следы зайца, лисицы – всё видно, как днём. Что угодно там могло быть. Дороги нет. Сразу мать меня раздела, на печку (печка там была). Хата у нас старая-старая. Но так построено, что печка была – и тут грубка. А там все разваленное такое, а печка ещё работала. И я даже не заболел. Отлежался, не помню, что там ещё она делала.

Алина: Ну, может, растёрла.

Леонид: Вот такой случай был. А Вовка давно дома. Говорит, ну мы побежали и все вместе. А я отбился. Такое было.

Алина: Ну и потом до 7-го класса вы  доучились.

Леонид: До 7-го класса мы доучились в Кадницах, потом Володя поехал в школу в Мерчик, где было десять классов, к дядьке на хорошие хлеба. А я уже в школу не ходил. Год гулял и вёл хозяйство полностью: доил корову, на сепараторе перекручивал, готовил сыр, отбрасывал, кормил, поил, вычищал навоз, носил сено, воду – полный день я работал. Мать целый день была в школе, набрала уроков, сколько было можно. Каждую субботу я её отводил на станцию, до которой было пять километров, и на гору ещё: здесь сыр, там сметана. Масло же тоже взбивали, раз в две недели-то это точно. На базар – она. На базаре она это продавала и складывали деньги. Что-то мать получала за нашего с Вовкой отца, что-то получала на Люсю. В итоге собралось десять тысяч. И на эти деньги мать купила комнатку с подселением – девять квадратных метров (в Харькове, на Холодной горе). Она любыми путями хотела вырвать нас из села, чтобы зацепиться в городе. Год я отработал. Вовка уже учился в 9-м классе в Мерчике, жил в Мерчике в старом, потому что ходить далеко, 7 км (устанешь туда да обратно). Там семь, а может, даже восемь до станции. Летом он подрабатывал, хлеб развозил в пионерлагерь подводой. Зимой учился. Потом я по совету дяди Жени поступил в техникум, в Кочетки. Подготовка у меня слабенькая была. Практически у меня не было даже семи классов образования.

Алина: Но поступил же!

Леонид: Поступил, потому что у меня алгебра так нормально шла, сочинения я писал более-менее. Химия у меня очень плохо шла. Всё равно я и сейчас чувствую, что я гуманитарий, а там писанина. Такая жизнь была. А там я в русский ходил, потом за мной четыре класса никто не следил, что я там, могу решить задачку, не могу – никто же не спрашивал. Как ходил в школу, так ходил.

Алина: И меня никто не спрашивал!

Леонид: Ну так ты же удалась в мать!

Алина: В какую? В твою?

Леонид: Ну тогда же условия были, особенно в Каднице. То коров пасти, то ещё что. Но поступил. Так же я и в академию поступил. Я в армии накупил себе книг и готовился самостоятельно. И письма во все институты написал.

Алина: В общем, ты поступил в техникум, там и жил?

Леонид: В техникум. Учась в техникуме, я жил в общежитии. Подрабатывали в колхозе, зарабатывали картошку, каждый год нас посылали. Летом, где-то на месяц, я возвращался в Мерчик к бабушке. Эти  четыре года учёбы в Кочетках я вспоминаю с удовольствием. А Володя закончил десять классов и …

Алина: И по настоянию, по рекомендации друга дяди Жени.

Леонид: Был тогда Покус (http://dinamo.kharkiv.ua/info/pokus-ivan-ivanovich/), генерал, дяди Жени друг. Он говорит: «Присылай ты Вовку, своего племянника, к нам, в пожарную часть, там, – говорит, – нормально, это МВД же, нормальная служба».

Алина: Нормальная служба и обеспечение.

Леонид: Дело в том, что ему или в армию идти, или сюда. Он говорит: «Ну что он пойдёт в армию, пусть идёт к нам в училище, тем более, он с Харькова – мать же в Харькове». Он послушал, пошёл, закончил. И, действительно, он хорошо закончил: и права шофёра получил, и офицерскую должность, и обмундирование.

Алина: Организовала его более?

Леонид: Организовала, дисциплинировала. Он стал совсем другим: рассудительным, дисциплинированным – просто на удивление. В детстве нас особо никто не воспитывал, не интересовался нами никогда, мы были сами по себе. А тут – дисциплина, устав, нельзя опаздывать, нельзя нарушать. А когда он стал офицером, он уже требовал это от других. И ему нравилась эта работа. Единственное, что не понравилось, это то, что по направлению его отправили в Сибирь, по-моему, в Омск. Он там пробыл около двух лет.

Алина: Но он оттуда сам бы и не уехал, если по-честному, он бы там и остался. Он же не мог сам сказать: «Я хочу назад, в Харьков!»

Леонид: Вызвали его. Он сказал – и ему пошли навстречу. Там как бы положено три года. Но он года два там отбыл. А потом тут мать больная – причина была, в принципе. Он вернулся и был инспектором участковым вначале. Благбаза ему подчинялась, ходил, проверял всё. Нормальная работа, но требовать надо было, чтоб была исправная электропроводка. Даже наш гараж нашего института на Цигарёвке, где Гольберговская церковь – он был под начальством Вовки.

Поэтому Чернецкий, наш директор (он наш однофамилец), относился к нему с уважением. Потому что в гараже там творилось чёрт-те что: там постоянно пьянки, там проводка висит. Но он придёт, посмотрит, что-то вроде расскажет, что-то прикажет. В общем, под прикрытием всё было. А потом со временем он стал зам. начальника части. Ему дали хорошую квартиру в самой части. Хорошая квартира была, ты не помнишь?

Алина: Меня не было тогда, извините!

Леонид: Где ж ты была? Хорошая квартира, но дело в том, что она при части, в самой части, и она им нужна была как служебное помещение. А может, они там поселили кого-то из пожарных. В конце концов, начальник был заинтересован, чтобы ему дали государственную квартиру. Тем более он женился, появился Сашка, и ему дали государственную квартиру на Салтовке трёхкомнатную, хорошую. А я – что ж я? Я где-то потерялся, я в армии служил, в Абхазии, ко мне Володя туда приезжал после окончания училища. Приезжал отдохнуть на берег Чёрного моря.

Алина: Ну да, у нас много есть фотографий, когда он к тебе приезжал.

Леонид: Он тогда поездил по побережью: Сухуми, Сочи. Жил у меня в части, на довольствие его поставили в столовой, в общежитии место дали – всё, как положено. Ко мне в части хорошо относились, я же в штабе работал.

Алина: Он же несколько дней у тебя погостил.

Леонид: Несколько дней, но всё равно, мог и дольше быть. Тогда как-то нормально относились. У нас же авиация – там, как говорится, офицеров больше, чем солдат.

Алина: Белые люди, понятно.

Леонид: Обслуживающий персонал, офицеры от него больше зависят. Там друг мой был фотолаборантом. Он проявлял плёнки с фотопулемётов. Вот они летают, стреляют не настоящими, а из фотопулемёта. И вот он проявляет. Планшетисты, радисты – это всё солдаты, которые обслуживают полёты. Я сам хронометраж вёл полётов на КП, ночные полёты. Раньше платили истребителям, сколько в облаках, за облаками. Если в облаках летишь – цена другая полёта. И я журнал вёл. Летчик передает, когда зашёл в облака. Я пишу время. Вышел из облаков – время. И там не было других солдат. Были водители, личный водитель полка, радист, планшетист, секретная служба и так далее. А рота охраны отдельно, она нас не касалась. Поэтому были только такие. Там даже офицерам честь не отдавали. Во всяком случае, меня все знали. И так я дослужился, пока не заболел. Я тебе не рассказывал, что заболел там, простудился. На озеро Рица мы ездили, возили нас, там дача Сталина в горах. И там вода такая холодная, градусов шесть, наверное летом – а тут жара. И вот я окунулся и суставы прихватило, РОЭ высокое. Тут меня в полку посмотрели и отвезли, дали солдата и меня отправили в Батуми в военный госпиталь. Там я был полгода, в военном госпитале в Батуми. И там меня вылечили. Там так хорошо лечили! Я там даже…

Алина: Никогда не лежал больше в таких условиях?

Леонид: Нет. Что ты хочешь кушать, заказывай. Что я хочу, мне специально готовят. Правда, я лежал в палате для тяжело больных. Все по заказу, даже сестры приходили, нам концерт устраивали, стихи рассказывали. И вот там я хоть Батуми увидел.

Алина: После армии ты когда вернулся?

Леонид: После армии я вернулся в Мерчик. Там у меня случай был, в который я тоже не поверил. Когда я уходил в армию, у нас был щенок, овчарка Пальма, маленький такой щеночек, месяца три было ему. Он со мной всё в лагерь бегал, (пионерлагерь там был где-то в километре, в лесу). А я оттуда носил на коромысле помои со столовой нашим поросяткам. Пионерлагерь был подшефным нашего лесничества. Дядька Женька там выступал и поздравлял. Ну ты понимаешь – шефы. Поэтому я туда ходил, и собачка Пальма со мной бегала туда-сюда. Ушёл я в армию. И что ты думаешь? Вернулся я, считай, через три года. Уехал (я же ещё работал в Тетереве на подсочке в Киевской области). Я же в армию ушёл с Таращи Киевской области. Так что больше трёх лет меня не было, не видел ту собачку. И вот я возвращаюсь, поезд в два часа ночи приходит. Проходящий шёл на Полтаву через Сумы. Иду лесничеством в два часа ночи, иду и думаю, что у дядьки Женьки всегда же собаки были. Он в лесу, на окраине, но лес. Думаю: «Как я зайду, а вдруг у него собаки?» А ночью они у него всегда бегали. А вдруг у него овчарка? Она же и загрызть может! Тогда слышу я, ещё не доходя до хаты метров 150, не меньше, слышу – треск такой, гремит всё, трещит и что-то летит с такой скоростью! А я иду и думаю: «Мало ли что, вдруг собака учуяла, а может там какой-то волкодавище». Летит и сбивает меня с ног – я падаю. Солдат, я иду в шинели, полностью нижнее белье солдатское, гимнастёрка, кирзовые сапоги, шапка – полностью всё солдатское. Два часа ночи. А это Пальма услышала меня где-то за 150 метров, ночью. Так темно было, страшно! Свалила и зализала! Лижет меня! Я ей говорю: «Пальма, это ты?» А она отвечает: «Я!» И, ты знаешь, я еле дошёл до крыльца, она не давала мне идти: прыгает, вешается! А у неё нюх какой-то такой, наверное.

Алина: Ну собаки, да, у них есть же какое-то шестое чувство.

Леонид: Она очень грозы боялась. Если гром, она даже бывало, что через стекло запрыгивала и под кровать пряталась. Боялась грома сильно. Но когда дядька Женька ехал на мотоцикле (у него М-72 был), она слышала звук его мотоцикла, после неё мы минут через 15 только слышали. А она не только слышала, она ещё различала звук его. Другие мотоциклы едут, она даже ухо не поднимает. Этот она слышала чёрт-те где, срывалась и бежала навстречу. Я бы никогда не поверил, что со щенёнка такое будет через три года и чтоб на таком расстоянии она меня учуяла. Вот, что значит собака. Вот кто-то бы рассказывал, я бы не верил. Тем более солдат – весь в махорке. Я курил тогда, махорку курил.

Алина: Ты остался жить в Мерчике, а дядя Володя уже жил в Харькове. А, нет, он в Сибири как раз был.

Леонид: Володя был в Сибири. Я вернулся в Мерчик, тут немного побыл, перезимовал (я ж ещё не работал). К осени я вернулся. Пошёл к Славке Федулаеву (мы с ним учились в техникуме). Его в армию не призывали, у него что-то было со зрением. Я спросил:

– А где ты работаешь?

–  Да в экспедиции. Приходи к нам!

Нашу экспедицию так не найдёшь: она в полуподвале была. И в двух местах она была: на Гиршмана в полуподвале и на Артёма, 24. Ну я прихожу – Славка идёт навстречу. Говорю:

– А ты что, здесь работаешь?

– Нет, я в Гидропроект перехожу.

А его отец тут работал начальником партии. И он тут работал, Славка, инженером. Но я был в армии тогда. Когда я пришёл, то отец перешёл в Гидропроект и Славку туда забрал. Он говорит: «Ну, пойдём, поговорим с директором». Захожу, а он: «Да, нам люди сейчас нужны, буквально завтра, у нас в Днепропетровске несчастный случай: машина перевернулась, два человека погибло, шофёр в тюрьме. Будет ехать новая машина и шофёр новый, и ты с ним езжай в Днепропетровск». А там, получалось, они на квартире были, день рождения праздновали, шофёр немного выпивши был, и закомандовали привезти ещё водки, а там в село надо было ехать. Перевернулся. И я поехал туда и начал работать в экспедиции. Так и работал.

Алина: А тётя Люся поступила в политехнический?

Леонид: Тётя Люся на вечерний в политехнический поступила.

Алина: И работала на заводе? Или где она работала? Почему на вечерний поступила?

Леонид: Работала на заводе Шевченко и на вечернем училась.

Алина: А дядя Володя, получается, уже жил отдельно?

Леонид: Отдельно, все отдельно. Мать болела уже. Она лечилась, ей тут операцию в Харькове делали, но…

 Алина: Мама умерла в 65-м от рака прямой кишки, да?

Леонид: Да, это после операции было.

Алина: То есть 52 года ей всего было. А бабушка Феня пережила её на 13 лет, получается.

Леонид: Получается, так. А меня устраивала экспедиция, потому что жильё плохое ж было, а так я на полгода поехал, зарплату не брал, на книжку поступали автоматически. Я приезжал, там какие-то триста рублей было, четыреста. Это такие деньги были – я мог пальто себе купить, костюм. А там мы жили так, подрабатывали, машина была. В общем, меня это устраивало. И устраивало и мать, и Люсю. Если б мама не болела, то было бы вообще всё нормально. Даже так получилось, что я был в командировке и даже на похоронах не был. Люська закрутилась, она телеграмму дала, что я не успеваю с Днепропетровска приехать. Я-то приехал, но её уже похоронили. Это летом было, жарко было. Ну вот и всё тебе.

Алина: Ты опять не рассказал про своих знаменитых родственников. Что Рябки были из казаков, Черниговский полк.

Леонид: Так то уже прошло!

Алина: Это надо было ещё до бабушки рассказать.

Леонид: Это ж я сужу по фотографиям, и бабушка говорила, что и дед Иван был казак. Там совсем мало информации.

Алина: Ну и про этого же, про силача, который якобы родственник.

Леонид: Ну то ж бабушка говорила. А, может быть, это другой, я не знаю, но говорила, что Поддубный тоже наш дальний родственник. О нем, о силаче, она рассказывала, я спрашивал её, родственник он наш или нет, она говорила, что да. И про Десняка она говорила.

Алина: Дело в том, что произведение «Десну перешли батальоны» – это же ещё про гражданскую войну.

Леонид: Да, так я и узнал, что по годам не сходится.

Алина: Он умер ещё до войны, по-моему, Десняк.

Леонид: Но тоже родственник какой-то по Рябковской линии. Но мы всё равно не родичались. Но приятно, что есть такие.

* У брата Ивана Ивановича Рябко, Степана Ивановича Рябко, дочь Ольга Степановна Рябко была замужем за известным писателем Руденко (Десняк) Олекса Игнатьевичем («Десну перешли батальоны» и др.). Погиб в 1942 году.

Алина: Ну да, знаменитости в роду.

Леонид: Вот про Чернецких очень мало, о нем ничего я не знаю.

Алина: Вы ж туда ездили на свадьбу к кому-то, это уже после армии?

Леонид: После армии мы поехали, нас хорошо приняли там. И даже брат родной Александра был.

Алина: То есть дядя ваш родной?

Леонид: Да, родной дядя. Рая – двоюродная сестра, получается, что на фотографии. Лидочка – из детей кого-то из двоюродных сестёр. Вовка – он более-менее знал, он ведь историк, интересовался. А мы съездили, мы ж рассчитывали, что ещё поедем туда. Но так получилось, что потом Вовка заболел и не получилось. А теперь в Волновахе война идёт, теперь не получится.

Алина: Да, теперь тем более не получится. Но скорее всего они все там и живут в Донецке.

Леонид: Все они шахтёры в основном. И как бы были довольны. Правда, говорили, что там тяжело: смертность. Но тогда хорошие деньги платили, и они были довольны. Не знаю, что случилось – Донецк был одним из красивейших городов: там всё в цветах было, нормально было.

Алина: Ладно. Ну всё, не буду тебя больше мучить. Ещё потом поговорим.

Леонид: Я порой забывал, что тема другая и уходил в сторону.

Алина: Ну ничего!

Леонид: Оно ж никому не надо, кроме, может, тебя.

Алина: Мне интересно. Мы с тобой ещё потом поговорим. Всё, пока!

Харьков, 18 апреля 2015 г.