ЮРИЙ И МАРАЛ ЧИКОВАНИ: ЧЕРНЕЦКИЙ – ЧАСТЬ ОБЩЕЙ КУЛЬТУРЫ

С Юрием и Марал Чиковани мы встретились у них дома. Такие дома для меня были только в произведениях Достоевского. Удивительная тишина набережной реки Фонтанки, горячий чай и несколько часов общения не только о Саше, но и о рок-среде начала 2000-х в Петербурге, благотворительности, любви, духовности. В общем-то, читайте сами.

Из интервью с группой «Ч.Ч.» для книги «Жизнь стоит того…»:

Ю. – Юрий Чиковани

М. – Марал Чиковани

Юрий, расскажите немного о себе. Вы служите в церкви и работаете в кочегарке. А как это получилось?

Ю.: Получилось естественным образом. Когда мы приехали сюда в 1999-м году (как раз и Саша Чернецкий переехал), начали активно заниматься поисками сотоварищей по андеграунду. Познакомились с Сергеем Фирсовым. Он и сказал Оливеру (Олегу Львову): «Слушай, ты там работаешь в котельной! Устрой его в кочегарку! Хорошая работа, времени много свободного». Ну, и по его просьбе Оливер меня порекомендовал. До сих пор работаю там. В сторону Выборга, на заливе. Не доезжая Кронштадта, в Лисьем Носу. А чуть позже мы с Марал приняли крещение на подворье Валаама, потом прибились к храму Адриана и Наталии. Стали петь в церковном хоре… Вот теперь я служу там диаконом.

Как сложилось, что вы с Марал стали дуэтом и семьёй?

Ю.: Ну как-то у нас семья сложилась. Или творческий союз сложился как семейный, а семейный, как творческий. Так получилось.

М.: Сначала он меня потащил в свою команду на авиазаводе играть на ритм-гитаре. Но что-то из этого ничего не получилось. Тогда ещё пели: «Я московский озорной гуляка…». Пацанам захотелось заниматься музыкой и быть в этом. В советское время репетиционных точек не было. Устраивались руководителями групп при заводских клубах. Кто-то из них, по-моему, был там руководителем.

А вы из одного города изначально?

М.: Нет, я в Актюбинске родилась и жила. А Юра родился в Кокчетавской области, вырос в Джамбульской, а поехал учиться в Актюбинск.

Фактически вы земляки Ермена Ержанова?

М.: С Ерменом я из одного города. Он младше меня намного. Мы знакомы с ним с 2005-го года. А услышали о нём уже в России, в Питере, где-то в 2000-м.

Ю.: Нам казалось это таким категорическим панком. Как бы, это не наша стихия. Позже мы с ним в «Камчатке» встретились, познакомились и подружились. Ермен нас время от времени приглашает на свои концерты.

А как вы стали группой «Ч.Ч.»?

Ю.: Я был заражён всяческим роком со старших классов и у меня всегда была мечта создать полноценную группу, – естественно, со своим репертуаром. Но из этого ничего не получилось. Вот только взял Марал в качестве музыканта.

Сначала был музыкант или супруга?

Ю.: Сначала, как музыкант, конечно. Мы в музыкальном училище учились вместе. Так, как мы долго были в товарищеских отношениях, я начал пробовать, экспериментировать с флейтой. Просил её что-то наиграть, помочь осуществить мои задумки. А потом женились, переехали в Алма-Ату, где тоже пытались создать коллектив.

На русском языке всё создавалось?

Ю.: Да, я же русскоязычный. А Марал, хотя и хорошо казахский язык знает, говорит, что сны у неё на русском языке.

М.: И думаю на русском.

Ю.: Мы мыкались между бардовской средой и роком. В конце концов, уехали оттуда, потому что там всё «глухо, как в танке». Такой андеграудной деятельности как в Питере, и близко нет. Там ребята бедные в каких-то иллюзиях живут… Когда уезжали, один, достаточно взрослый человек с телевидения, с таким воодушевлением: «Да вы что? У нас сейчас, как в Ливерпуле в 60-70-е! Ещё несколько лет, и у нас тут так расцветет всё!». Уже прошло 20 лет. Ничего не расцвело, и думаю, что стало ещё хуже!

Решение переехать в Петербург долго зрело или оказалось спонтанным?

Ю.: Нет, долго. Мы ещё в Советское время хотели уехать в тогдашний Ленинград. Но не знали, как это сделать, боялись неизвестности. К тому же маленький ребенок был. Ну как мы переместимся, неизвестно куда? Поэтому не решались, были не готовы. А потом созрели, и в 1996-м году съездили на фестиваль авторской песни «Петербургский аккорд», где нас хорошо приняли. Раньше он был всесоюзный, и с развалом Советского Союза прекратил своё существование. В 1996-м году его возродили как международный крупный фестиваль, со спонсорами и хорошими залами. Нас там очень хорошо приняли, отметили, хотя мы думали, что не примут…

М.: И мы пойдём в рок-клуб!

Ю.: Да, в рок-клуб. Искать то, что нам ближе. Но так и не получилось. В результате мы с этим фестивалем завязли. Нужно было выступать и в заключительном лауреатском концерте. Но поняли, что надо ехать сюда.

М.: Нам Питер окончательно понравился.

Можно сказать, что вы были одновременно и не в среде бардов, и не в среде рок-исполнителей?

Ю.: По большому счету, да. Чтобы быть среди рок-исполнителей, нужно создать полноценную группу. А бардовская эстетика нам вообще чужда. Там много очень замечательных людей, но сама культура ну никак не наша. Хотя, потом рок-андеграунд нас тоже разочаровал.

А чем разочаровал?

Ю.: Тем, что ничего нового не происходит. Это повсеместная тенденция всего искусства в целом, в том числе классического. Ничего нового не происходит. Упор на технику, содержания, практически, нет никакого нового и происходит эксплуатация того наследия, которое уже, собственно говоря, случилось. Везде. Повсеместно.

А как давно вы это поняли для себя?

Ю.: Когда затусовались в «Камчатке», где было проведено много времени.

М.: Да, когда он ещё не был клубом, а был котельной. Там был ещё «Начальник Камчатки» – Анатолий Соколков. Сергей Фирсов тогда с ним дружил.

А что тогда, в 1999-м, представляла собой «Камчатка»?

М.: Она ещё работала как котельная, её закрыли в 2000-м.

Фактически она была, как при Цое?

Ю.: Да, она такая и была.

М.: Там народ тусовался. Кто-то шутил по поводу большого количества тапочек в котельной: некоторым приезжим выдавали очередную пару за тапочки Цоя…

Ю.: …чтобы человек подобрел и побежал в магазин, обеспечивая застолье.

Носки Виктора Цоя за 80000 рублей – это реальность?

М.: Нет! Но что-то продавали, было.

Ю.: Рукавицы, которые он носил, лопату, которой он подкидывал уголь.

М.: Где-то же ходила такая легенда, что он не в ботинках, не в сапогах топил, а в тапочках.

Ю.: Да это есть в кадрах. Это нормально. Нормальный кочегар, который себя там чувствует, как дома, всегда обеспечивает себе комфорт, уют. Можно и в трико, и в тапочках. Это нормально. Я это знаю, как специалист.

Насколько знаю, Виктор Джалилов тоже кочегар. У вас идентичный труд?

Ю.: Он в мою смену работает. Мой подопечный, можно сказать. Я старший по смене, маленький начальник.

М.: Хороший начальник, добрый!

Возвратимся к питерскому андеграунду. Кто из него вам был интересен?

Ю.: Вот, как раз одним из немногих открытий было выступление Саши Чернецкого и группы «Разные Люди», ещё – Лёни Фёдорова в акустике.

М.: Это был концертный зал «Зоопарк» на территории зоопарка. У «АукцЫона» были какие-то сложности в коллективе, и они очень редко выступали.

Ю.: А Фёдоров, как очень деятельный человек, нуждался в большей концертной деятельности. И кто-то из его друзей сказал: «Давай, бери гитару, у тебя получится!». Можно сказать, вытолкали его на сцену. И Сашу Чернецкого мы в первый раз тоже в «Зоопарке» услышали, зимой 2000-го.

М.: Фирсов нас вытащил в том же 2000-м, на Крещение: «Пошлите, сегодня Силя выступает». Был клуб «Корсар» на Большой Морской. И вот туда нас привёл. Силю послушали. С ним играл Пётр Акимов, виолончелист, девочка Даша на флейте. Фирсов потом с кругом друзей потащил нас к себе. В другой раз он на Лёню Федорова нас вытащил. Поехали – действительно, круто! Отдача у него мощная, конечно. Потом: «Всё, пойдёмте, сегодня Саша Чернецкий – это настоящий рок!».

Ю.: Настоящий русский рок-н-ролл, каким он должен быть – это Чернецкий.

М.: И мы пошли. Состав был сборный, он только переехал.

Что увидели?

М.: Барабанщик был с другой команды, длинноволосый. Гордей был на гармошке, на басу Наиль, Худой на гитаре и Сашка Чернецкий. По-моему, они без Чижа были. Они как вжарили, аж в животе начал стучать этот ритм! Мы офигевшие, такого давно не слышали.

Вы сразу познакомились с Чернецким или прошло какое-то время?

М.: В тот день нам не удалось. После концерта пошли к Фирсову. После каждого концерта мы шли к Фирсову толпой. По дороге собирали бутылки, сдавали их по ходу, покупали пельмени и водочки. Денег мало было. Но вот однажды звонит Фирсов: «Я договорился, вы будете выступать в Сосновом Бору с Чернецким». Мы такие: «Ни фига себе!». Сосновый бор – за Петергофом. Считался закрытым городом. Там был клуб, где проводили фестивали, который именовался – «Шашлычная». Но там было сделано очень хорошо. Со вторым этажом.

Ю.: А Фирсов ещё тогда что-то организовывал. Он же когда-то был, как потом узнали, директором «Гражданской Обороны», поэтому было очень много связей. Причём, это не коммерческая деятельность. Денег это не приносило. Ему это всё интересно было.

М.: Он рассказывал, что с Умкой общался, и ей тоже как-то сказал: «Что ты, не выступаешь, что ли? Давай, бери гитару – и вперёд!» Она начала выступать. Ну, Сергей Фирсов такой, движок.

Ю.: Да, хотелось бы по его поводу очень много комплиментов сказать, что он один из немногих (хотя к нему неоднозначно относится андеграунд), у кого реально есть хороший вкус и чутьё. Если группа из себя ничего не представляет, то она ему никак не интересна. Сколько он оценок давал тем или иным исполнителям, они всегда сходились с нашими оценками. Достаточно объективен. Просто это чувствует. Даже кто-то рассказывал: «Не пойму, как у него это получается? Я слушаю – мне всё равно. А этот как-то вычленяет». Это по поводу Фирсова. А когда в Сосновый бор поехали, там и познакомились с Чернецким, но после того, как выступили. Мы выступили и Саше очень понравилось.

М.: Грубо говоря, он прямо из зала прибежал в гримёрку пожать нам руки. Для него это тоже было как открытие.

Ю.: С его стороны это был шаг к общению.

М.: Мы, конечно, сильно поразились. Нет, но мы-то себе цену знаем. Но всё равно. Летом, в 1999-м, когда приехали, выступали на фестивале уличного музыканта, прямо на Невском проспекте. После выступления народ нас отметил. Мужики какие-то брутальные подходили с улицы. Думали, какие-то бандюганы, а они подходили, жали руки.

Я не спросил вас, откуда название «Ч.Ч.»?

Ю.: Это в Алма-Ате нас так прозвали в местном рок-клубе, где мы время от времени выступали.

М.: Они не то, чтобы назвали нашу группу, а просто прозвали – «Чета Чиковани». Ну, нам не понравилось, что-то не очень. И сократили до «Ч.Ч.».

А потом, как вас сталкивала с Сашей судьба? Так понимаю, какие-то концерты в «Камчатке» были совместные?

М.: Да, ещё раз играли. Был большой пасхальный фестиваль. Как раз на Пасху это случилось, в «Зоопарке», 15 апреля.

Ю.: Да, ещё потом пошли в какую-то кафешку, с нами был Андрей Бурлака. А по радио звучал Миша Башаков – ещё одно открытие для нас. Мы его совсем не знали.

М.: Мы даже не слышали его песню «Элис» в Алма-Ате. Вообще не знали, кто такой Башаков. Как у него группа называлась? «Духи», точно.

Ю.: Потом его сотоварищ по «Духам» уехал в Америку, и Миша уже стал сольно выступать.

М.: Сергею Фирсову низкий поклон. Он таскал нас везде, по всем фестивалям, юбилеям. Тогда огромные залы арендовали: ДК Ленсовета, «Юбилейный». В «Юбилейном» был юбилей Андрея Тропилло. Там нас Фирсов познакомил с Марианной Цой (Царствие небесное!) и с сыночком Сашей Цоем. Марианна умерла в 2005 году. У неё был рак. Она жила недалеко от «Зоопарка».

Вы всегда выступали дуэтом?

Ю.: Нет. Когда приехали в Питер, «Митьки» нас познакомили со звукорежиссером Леней Рыбкиным.

М.: На «Митьков» нас вывел Миша Башаков. С ним мы случайно познакомились в клубе «Меридиан».

Ю.: Митя Шагин попросил Мишу Сапего: «Миша, отведи ребят, познакомь их с хорошим зайцем»! – это про звукорежиссёра.

М.: У «Митьков» хорошие люди все были зайцы.

Ю.: Нас и познакомили, и мы начали потихоньку записывать альбом.

Можно сказать, это ваша дебютная питерская пластинка?

Ю.: Да. Записались сначала вдвоём. Но по ходу искали музыкантов. В ДК Ленсовета как раз был концерт памяти Дюши Романова. Мы туда пришли, и после концерта Фирсов нас познакомил с Наилем Кадыровым. А Наиль привел барабанщика Алексея Петрова.

Наиль тогда уже играл в «Разных Людях»?

М.: Да. Вот этот диск (показывает альбом «АкустиЧеский Чингизид»). Фирма «Бёрдс фабрик». Нам не очень нравился дизайн. Просили оформить по-другому.

Ю.: Лучше делать и контролировать все самому.

Это диск 2000 года?

М.: Да, фирменное издание. Они нам ещё денежку заплатили. Тираж 3000. И потом, по-моему, допечатывали.

Ю.: Даже где-то крутили. Когда ездили по каким-то городам, говорили, что нас крутили по региональному «Нашему радио», когда оно было не такое заформатированное.

М.: А это наш второй альбом (показывает альбом «Автобус 46»). Здесь вообще полностью их дизайн. Ничего нашего тут нет.

Почему «Автобус…»?

М.: Жили там, где 46-ой автобус ходил, мы на нём ездили часто.

Ю.: Наиль фактически этот альбом и сделал. То есть все аранжировки его. Здесь он, можно сказать, полноценный соавтор.

Марал, вы, кроме флейты, играете ещё на гармонике. Как вы освоили этот инструмент?

М.: Это просто. Там делать нечего, после флейты. Но я не играю как блюз-харперы, по-своему играю. А вот это мы сыну подарили, когда издали (приносит дарственные альбомы). Первые экземпляры мы, конечно, дарили нашему дорогому сыночку, который всю жизнь это слушал, слышал, пел. А вот это, что написал Чернецкий (показывает оригинальную надпись Саши Чернецкого к альбому «АкустиЧеский Чингизид»)…

Ю.: Это было прямо перед отправкой материала в Москву… мы забежали по дороге к Чернецким. Они сидели, застольничали. Мы говорим: так и так, сможешь что-нибудь написать? Саша взял лист бумаги, фломастер, поднял указательный палец, глубоко задумался, отрешился от этого застолья на несколько минут, и написал так сжато, компактно.

М.: Там филолог сидела, или журналист. И он у неё лишь про одно слово спросил – как правильно пишется.

Ю.: И мы сразу отправили издателям всё это дело.

В последующем, были ли у вас какие-то пересечения на концертах, в студийных работах?

Ю.: Первые годы достаточно часто. Мы часто в гостях у Саши и Инны Чернецких были, на старой квартире на ул. Жуковского. Тогда Наиль в «Разных Людях» играл. Он как связующее звено был. Мы всегда были в курсе того, что у «Разных Людей» происходит.

М.: Мы часто где-то отыгрывали, – например, в «Псайко пабе», что был на Фонтанке, быстро всё собирали и перемещались в «Манхэттен» на выступление «Разных Людей». Вообще – движение было! Хорошо было, и Сергей Фирсов всегда был «впереди планеты всей», таскал нас везде.

История с трибьютом «…памяти друзей». Как вы туда попали?

М.: Мы гастролировали по Украине несколько раз.

Ю.: До известных событий.

М.: В 2013-м году Павел Краев предложил нас в Харьков Саше Гаврюшенко.

Ю.: Паша Краев, кстати, друг Наиля.

М.: И Саша Гаврюшенко с Катей Галат сделали нам концерт в харьковском клубе «Пинтагон». Народу было немного, но концерт прошёл хорошо. Тут же Саша Гаврюшенко «сосватал» нас в Белгород, к Саше Оникову. Он, говорит, вас встретит, похож на Наполеона. И точно. Мы стоим возле автовокзала, жарко, пыльно, сентябрь месяц.

Ю.: Автобусом приехали из Харькова.

М.: Созвонились с Сашей Ониковым. Сказал, сейчас подойдёт. Смотрим, по тротуару идёт. Он нас сразу узнал, в интернете посмотрел. А мы-то его не видели! Так энергично идёт, джинсики такие, футболочка, пиджачок, короткая стрижка – точно Наполеон.

Ю.: Говорит: «Ребята, не обижайтесь, я человек грубоватый, могу говорить не совсем нормальным языком».

М.: Ну, не знаю, не замечала, чтобы он прямо там. Вот Фирсов иногда как заведётся, одни «междометья» летят. Саша привел нас домой, мы кинули вещи, немного так причепурились… Он говорит: «Всё, пойдём обедать!». Повел нас в ресторан ближайший, накормил, напоил. Он давно услышал нашу песню «Сучий город». Она ему очень понравилась. Говорит, это моя песня.

Быстро записали песню для трибьюта?

Ю.: Да, Саша всё организовал.

М.: Курировал Вадим Курылев.

Ю.: У него какие-то договоренности были на студии «Мелодия» по студийным часам.

М.: Быстро, в один день за пару часов записали.

У Вадима было своё видение происходящего?

М.: Нет. Вадим только присутствовал. Но мне очень понравилось, что он такой ответственный. Пришёл, чтобы всё было нормально. Просто сидел и слушал. Никаких замечаний, ничего. Просто курировал.

А с Вадимом пересекались ранее?

М.: Пересекались, здоровались на фестивалях, на концертах. Знали друг друга.

Ваше восприятие того, что делает Чернецкий в электричестве и в акустике. Как это делает и что поёт Саша. Это ближе к бардовской или…?

М.: Нет, там бардами даже не пахнет! Даже в акустике.

Ю.: Это рок, даже в акустике. Собственно говоря, тот или иной жанр какой-то дух определяет. У каждого есть свой дух или свой душок, скажем так, своя эстетика. Вот Чернецкий – однозначно рок эстетика. Даже если песня на трёх аккордах, и кажется, что она немножко приблатненая, – но это всего лишь такие приёмы.

М.: Ему дано было свыше, вот этот дар, чутье. У него нет ничего лишнего, ни в текстах, ни в музыке.

Ю.: Самое главное – естественно всё. Если начать копаться, разбирать с точки зрения построения текста, музыки, ещё чего-нибудь, то можно к чему-нибудь придраться. Но когда это звучит, когда он поёт, всё это очень органично. Не то, что очень органично, а это всё по высшему разряду получается. И те, кто его не слышал, может быть испытывают культурный шок при первом прослушивании.

М.: Я просто помню своё состояние – у меня глаза становились всё шире и шире. Грубо говоря, я просто офигевала, когда слушала.

Ю.: Есть беда у многих исполнителей, это не зависит от настройки, от того, громко человек или негромко поёт, а вот текст, бывает, не слышен. Он вроде произносит какие-то слова, пропевает, но ты не понимаешь, что он поёт. Вот у Чернецкого всегда всё понятно, что он поёт. Хотя голос у него не пронзительный, не высокий, не такой, что над группой летает. Низкий, хриплый зачастую. Он обладает таким даром доносить слово. Независимо от настройки, независимо оттого, группа играет, или не играет.

М.: Мне понравилось, когда мы приехали в Сосновый бор на концерт… ну, как всегда нас перед концертом кормили, у нас была, разумеется, бутылочка. А звукооператор переживает: «Ребята, надо же настраиваться!». Саша так спокойно смотрит на него и говорит: «Ты что, не видишь, мы и настраиваемся!».

Я не был на ваших живых выступлениях. Конечно, нужно живьём послушать, чтоб говорить о группе какие-то вещи. «Шаманская подача» ведь означает состояние суженного или расширенного сознания? Что происходит у вас, у Чернецкого, на концертах «Аукцыона»? Это исполнение через состояние, а потом уже идет слово?
Ю: На мой взгляд, это введение в это состояние себя самого. Особенно, когда редко выступаешь, как в нашем случае, допустим, и большие паузы образуются между концертами. Первые песни у нас уходят, как правило, на то, чтобы мы сами вошли в состояние этих песен. Когда мы вошли, – всё идёт хорошо, мы в состоянии песен, – то мы это состояние никому не навязываем, и нам даже всё равно совершенно. Я даже в зал не смотрю. А если и смотрю, то ничего особенного не отмечаю, занят другим, внутренним процессом.

Вы любите говорить с аудиторией?

Ю.: Иногда бывает, что лучше несколько песен сразу, без объявления. А иногда по-другому бывает. Наверное, по настроению, в зависимости от ситуации. Иногда хочется поговорить, ну сколько же уже можно гитару дёргать, микрофон мучить. Давайте поговорим о чём-нибудь!

А как давно вы служите в церкви?

Ю.: Года 2-3, наверное.

М.: Официально дьяконом ты служишь с сентября 2015 года.

Ю.: А до этого, за 4 года, я поступил в семинарию заочно, в Белгород. И закончил.

М.: До последнего Саше Оникову не говорил.

Ю.: Когда приезжал на сессию, с Ониковым не созванивался. Во-первых, нагрузка большая. Не хочется, чтобы как балбес, лишь бы на тройки сдать.

М.: В 2015 году он поехал уже диплом получать, и Саше сказали. Саша: «Вот партизан!».

Ю.: Но он заценил. Я не знал, какая реакция будет. Большинство рок-н-рольщиков антицерковно настроено, хотя говорят, что мы это всё признаем. Но вот чтобы конкретно, практически, вот этого нам не нужно. Но Саша, когда всё это узнал, сказал: «Ну, ты молодец! Ты себе старость обеспечил!» Такой сугубо практический подход.

Вспоминаю Гребенщикова. «Русский альбом». И первые акустические пластинки «Вера», «Боль» Чернецкого. Это вынужденное состояние человека для обращения к Богу через творчество? Или быть ближе – это ходить в церковь чаще, соблюдать ритуалы, причащаться?

Ю.: Ну, тут я бы согласился с Иосифом Бродским, когда он говорит о том, что вера – это очень интимная сфера нашей жизни. Лучше об этом вообще не говорить. Хотя, с точки зрения церковных установок, правил, я должен, по большому счёту, даже проповедовать. Но я стараюсь не навязывать ни в коем случае. Потому что любовь не может быть навязана. Если мы говорим, что Бог – это любовь, то как любовь можно навязать, как можно заставить? Вот ты мол должен любить! Ты должен быть в любви. Ну, как это?

М.: Ты сам люби. В смысле, не конкретно что-то или кого-то, а вообще, в высоком понимании этого слова. Ты сам будь любящим, и, смотря на тебя, другие тоже будут любящими. И всё.

Ю.: Все христианские подвижники, которых мы знаем святыми уже, – они давали высокий пример христианской любви, христианской жизни. Это самое ценное – личный пример. Мы же не вспоминаем, не чтим кого-то за исключительные и замечательные проповеди, или ещё того хуже, за насильственное приведение в храм людей. Мы сами стараемся разобраться в этом, и потом, церковь, по большому счету, это «больница для больных людей». Себя я считаю тяжело болящим человеком. Мне нужно находиться в больнице, и я туда попал, и там нахожусь. Это нужно для меня, чтобы быть немножко здоровее. Как там остальные – это, по большому счёту, не моего ума дело.

После получения богословского образования, в широком смысле этого слова, вы как-то по-другому стали относится к тому, что делаете, через слово, через музыку?

Ю.: В какой-то степени – да. Но там тоже какие-то градации проходишь. Есть такой момент вначале всегда у тех, кто начинает религиозный опыт приобретать. Вначале он хорош своей энергичностью, бодростью. Но плох тем, что человек приходит к каким-то категорическим установкам: от сих и до сих – это плохо, это грех. Это – рай, а это – ад. Потом, со временем это всё проходит, но, я надеюсь, и, Марал, думаю, подтвердит, что у меня, вроде бы, как бы более-менее всё образовалось.

М.: А я вот сколько себя помню, всегда такие периоды проходила спокойно. В смысле, не спорила с ним, когда он сильно занялся церковными делами, алтарничал сначала, потом псаломщиком был. Мне уже стало дома скучновато, концертов-то особых нет, и я пошла работать. Поработала, пока не заболела. Зато денежки скопили, и купили Юре гитару «Гибсон».

Ю.: Теперь можно хороший акустический альбом записать. Гитара хорошая, должна прозвучать.

М.: Так получалось, что мы на Юрину зарплату жили. Сын-то самостоятельный, тем более, сейчас уже в Москве. А моя зарплата оставалась на карточке. Скопилась хорошая сумма, прямо на гитару. Юра заказал в Германии, деньги отправил, и всё так чётко, честно прислали.

О благотворительности. В музыкальной среде, тем паче, в ленинградской, принято помогать друг другу. Не только от Саши, не только от вас это исходит, это, действительно, христианская ценность, которая показывает то, что есть любовь между людьми. Обычно про 90-е годы, где-то 70% интервьюированных для этой книги, говорят, что этим пользовались. Очень трудно сейчас поверить в благотворительность, что-то сделать для ближнего безвозмездно и создать что-то. А как вы столкнулись с темой благотворительности, и как вы в неё вошли?

Ю.: Во-первых, мы всегда принимали участие, если кому-нибудь было нужно – концерт, фестиваль. Всегда, когда нуждается коллега, собираются друзья и организовывают сбор средств в пользу семьи. Так было и с Димой (Чёрным Лукичом).

М.: Так было с Дюшей Романовым. Мы тогда не выступали, но присутствовали. Там мощные команды выступали: «Ленинград», Юрий Шевчук…

Ю.: С Дыркиным это постоянно происходит, какие-то деньги собирают.

М.: Непомнящему делали очень большой концерт.

Ю.: И, кстати, благодаря этим фестивалям мы начали делать какие-то кавера, на Башлачева в том числе. Несколько каверов сделали, которые так и остались в нашем репертуаре. Время от времени их исполняем.

М.: Ну и денежками помогали потихоньку.

Ю.: Больше всего столкнулись с этим, когда Марал серьёзно заболела.

М.: В 2013 году делали большой благотворительный концерт. И в этом году несколько. На «Камчатке» два концерта, потом ещё где-то. С фестиваля Башлачёвского весь сбор мне переслали.

Ю.: Честно говоря, поражен тому, как люди откликнулись на нашу беду. Ещё раз низкий всем поклон.

М.: Всё, что отдавали, вернулось сторицей.

В 2011-м был концерт, где вы принимали участие в сборе денег для Саши Чернецкого.

Ю.: Мы всегда, если можем, в этом участвуем. Мне кажется, это, вообще, долг. Простой человеческий долг.

М.: Это естественно. Пришёл, отыграл, народ пришёл, денежку заплатил. И сами можем что-то кинуть, какие-то денежки.

Ю.: Сам завтра можешь в таком положении оказаться.

М.: Ну, на себе мы мощно ощутили. Помощь была ощутимая. Когда лежала, думала, вот окрепну, сделаем с Юрой большой благодарственный концерт. Так и получилось. 15 апреля 2018 года мы сделали в «Камчатке» концерт. Народ пришел. Вход сделали по 100 рублей, только для оплаты работников клуба. И всё равно Сергей Фирсов всё, что осталось, отдал нам.

Ю.: Так что благотворительность никуда не исчезала.

Вы участвовали в первом благотворительном фестивале «Разные Люди. Рок-музыканты помогают детям».

Ю.: Да, это Саша Чернецкий нас пригласил.

М.: Мощный концерт был.

Есть ли что-то такое, что на ваш взгляд, я не спросил, о Чернецком, в частности, но вам кажется, что надо было сказать. Мысли, ощущения, видение.

Ю.: Во-первых, Саша для нас большой пример мужественности. Человек сильного характера. Потому, что, будучи в его состоянии, далеко не каждый вот так не опустит руки. Пока Марал ещё была более-менее здорова, мы время от времени говорили себе: «Ну, что, у нас то всё в порядке, руки ноги на месте. Посмотри на Сашу, ему-то как тяжело, но он же работает, движется, делает своё дело!». Вот в этом плане он для многих людей такой большой пример.

М.: Я никогда не видела, чтобы он ныл. Никогда! Даже, чтобы грустил – не видела.

Ю.: При этом он очень открыт, не замыкается в себе, общителен, не забывает знакомых, друзей. У него много хороших качеств.

М.: Без ложной скромности скажу, сейчас многие берут пример и с меня. Многие знакомые мне уже писали и говорили по телефону.

Ю.: Теперь и Марал вступила на этот путь.

М.: Я, когда в больнице лежала (операции были сложные), практически уходила из жизни. Два раза вытаскивали. И уже после второй реанимации лежала и думала: «Всё, никаких работ! (я ещё работала) Выйду из больницы – буду петь только». Только свои концерты и церковь (на церковных службах мы поём с Юрой). Так оно и получилось. И, вот, очень много мы после того, как я вышла из больницы, служб пропели. Литургии три, наверное, пропели, одну большую праздничную всенощную на Вербное Воскресенье, и постные службы. Очень много для меня. Для меня – это много. 3 хороших концерта мы дали. Один фестиваль. За это время, начиная с февраля.

Всё, вы полностью пришли в музыку?

М.: Да, в музыку. С работы 16 января уволилась, мне дали вторую группу инвалидности. А за инструменты я взялась после больницы, только 4 января. Выписалась в ноябре, а флейту в руки взяла только в январе. До этого боялась, потому, что швы были открытые.

На концерты сейчас поменьше ходят люди? Как вы замечаете, что было в 2000-м, а что сейчас?

М.: По-разному. Ну, в 2000-м побольше было.

Ю.: Тогда среда была более компактная, андеграундная. Сейчас она совсем расплывчатая. Расплылась по жанрам, по направлениям, по тусовкам.

М.: По поводу того, что групп очень много. Это в 2000-х тоже было. Мы тусовались там-сям. Кельтская тусовка была, туда нас приглашали. Знаете, наверное, группы «Дартс», «Тролль гнёт ель», «Птица Си», «Башня Rowan», «Минус Трели» и т.д. …и музыкантов много было по городу… все с гитарами, с барабанами… репетиционные точки. И как-то с гитаристом нашим Сергеем Сафоновым стоим, разговариваем, и он говорит: «…столько групп! – как нерезаных собак». Юра так поднимает палец: «Как нерезаных собак?! О! Если бы у нас не было названия, мы бы могли назваться «Нерезаные собаки».

М.: Да. Всё. Сашку любим, ценим.

Ю.: Саша Чернецкий и проект «Разные Люди» – очень яркое явление в русской культуре, можно так сказать даже. Потому что дано человеку.

М.: Как в песне: «Я люблю тебя жизнь, и надеюсь, что это взаимно!». Так можно и про Сашу сказать. Мы его любим, и надеемся, что это взаимно.

Ю.: Он часть русской культуры. Не только рок-культуры, но и всей культуры.