Владимир Глазунов – человек, пропускающий через себя очень много историй на протяжении многих лет. Телеведущий, продюсер, режиссёр. Автор и ведущий творческих вечеров, концертов, и, прежде всего, – прямого эфира программы «Рождённые в СССР» на канале «Ностальгия». Провёл более 3100 эфиров с самыми известными деятелями-современниками, рождёнными в СССР.
Александр Чернецкий и группа «Разные Люди» дважды были в гостях у Владимира Глазунова. О чём говорили в прямом эфире; мысли и впечатления, которые остались за кадром; о подготовке к программам; о харьковчанах; о ностальгии и многом другом – в нашем интервью.
В августе 2018 года мы приехали с Владимиром в Харьков. У каждого были свои намерения. Он приехал с творческим вечером, а я собирал материалы для книги. В разные дни того лета мы увидели долгожданный памятник Людмиле Марковне Гурченко, но так и не встретились. Дружеские впечатления после этого интервью до сих пор вдохновляют на свершение нового. За это большое спасибо Володе!
Из интервью Владимира Глазунова для книги «Жизнь стоит того…»:
Александр Чернецкий дважды принимал участие в вашей программе. Как это всё согласовывалось? Люди, которые приходят в программу – это выбор редакторов программы или твой личный выбор? Как люди попадают к тебе в программу и как это произошло конкретно с Сашей?
У нас решения принимает генеральный продюсер канала – Владимир Ананич. Мы, в принципе, немного рок-н-ролльно настроенный канал, хотя и часто вспоминаем «попсу» тех лет. Проходим по тем рок-командам, которые начинали в бывших республиках СССР. Чернецкий – выходец из Харькова, поэтому абсолютно наш. Мы неоднократно хотели его пригласить, поэтому связались по моей просьбе и по просьбе нашего редактора Лили Вьюгиной. Позвонили в Петербург, а потом года через 3-4 он побывал у нас второй раз. Здесь никакой особенной сложности нет – захотели и пригласили. Чернецкий – легенда. Его судьба может быть примером для очень многих людей.
Ты очень чётко отражаешь то, что происходит прямо в студии. Внимателен к каждому человеку и хорошо разбираешься в его истории.
А как можно поверхностно относиться к этим встречам? Не представляю! Конечно, нужно понимать человека. Я тебе даже больше скажу – надо любить человека, который приходит к тебе! Хотя бы на час полюбить его, или на два, если он к тебе второй раз приходит. А потом, когда в ходе беседы, когда узнаешь самого человека, про которого читал накануне, конечно, не можешь не проникнуться симпатией к нему и его творчеству.
Были моменты, которые удивили тебя персонально, когда готовился к программе c Сашей? Что для тебя неповторимого в этой истории, чего не было точно у других людей?
Мне его путь интересен был всегда. С одной стороны, пути Господни неисповедимы, как мы знаем, а с другой – человек поднялся, как мне кажется, и состоялся, как это ни грустно говорить, вопреки той проблеме, той беде, которая с ним случилась.
Наверное, он и так бы состоялся как спортсмен, потому что Саша – человек, который засыпал с детства с резиновым мячом и с любимыми футболистами той поры. Разумеется, бразильская команда, все эти аргентинцы, Пеле… Всё шло в этом направлении. Но от судьбы, видимо не уйдешь. Именно футбол приносит эту травму, которая радикально меняет всю его дальнейшую жизнь. Радикально меняет жизнь, кстати, очень многих людей, которые оказались в такой же ситуации. И не каждому такому человеку можно протянуть руку и сказать: «Я тебе помогу, ты будешь лечиться, ты перенесешь все свои операции так легко, потому что мы с тобой рядом». Его пример стал для многих путеводной звездой, что можно жить, можно выкарабкаться, можно творить, можно находиться на сцене вровень с теми людьми, которые не имеют физических недостатков.
Можно в принципе ни от кого не отличаться, если имеешь такой серьезный и большой внутренний стержень. Поэтому, когда встречаешься с таким человеком, который через песню, через боль, может донести добро до всех людей, которые просто любят рок-музыку или оказались в тяжелой ситуации, то, конечно, история этого человека очень интересна.
Поэтому, у меня ничего не было такого, чтобы, вот, он будет отличным от других. Я его не воспринимал отличным от других, честно говоря. Мне просто была интересна его история. Боится, или нет, говорить на эту тему; насколько он открыт, насколько благодарен каким-то людям; насколько в памяти есть значимые моменты. Он оказался абсолютно без шор. Для него нет закрытых моментов, нет недоступных вопросов. Будь моя воля, я бы с ним говорил и говорил очень долго, на самые разные темы, быть может, и на те темы, на которые с другими-то и не поговоришь особо.
Он абсолютно честный, открытый, искренний, а самое главное – не злой. Это, знаешь, через критику многие выплескивают свои эмоции, свою недосказанность, амбициозность. У него этого нет. Мы мало говорили, потому что дважды был на музыкальных эфирах и, конечно, хотелось, чтобы он пел.
Эти два эфира с Чернецким для тебя принципиально чем-то отличались? Бывали у тебя ситуации, когда люди приходят повторно, вроде все сказано в первом эфире, какой-то основной пласт. Что можно сделать во втором?
У меня очень много людей, которые приходят дважды, а кто-то и трижды, потому, что программе уже 15 лет, и гостей было более 3100 публичных человек. Сложно искать всякий раз нечто новое в общении с ними. Поэтому, у меня схема всегда одна. Я подсматриваю предыдущий эфир, понимаю, что там есть какие-то затыки. Есть какая-то недосказанность, нераскрытость. Ну, сам знаешь, когда это живой разговор, он может прерваться на пол темы, на звонке зрителя, на песне.
Если вижу, что человек что-то не досказал, и есть возможность развить, доработать, дополнить, досказать, раскрыть какую-то тему, мы это делаем. Поэтому, второй или третий разговор – это как продолжение первого. Как будто вчера расстались, а сегодня продолжаем говорить: «Помнишь, а вот ты начинал, и не договорил? А вспомни ту историю». Так и здесь было.
За исключением того, что когда ты видишься второй или третий раз человека, то уже воспринимаешь, как товарища, как друга, человека, которого уже давно знал. Всегда бывают такие ощущения, достаточно один раз поговорить. Когда его встречаешь в следующий раз, то как будто давно с ним знаком. Вот с Чернецким была такая история. Знаешь его семью, знаешь его историю, знаешь музыкантов, которые с ним рядом находятся. То есть – это продолжение начатого всегда. И, разумеется, развитие музыкальной темы. Другие песни, другая направленность. Например: «Я теперь не пою песню «Никогда не вернусь», а теперь другую спою.
Техническая составляющая, того, что происходит перед эфиром. Бывают, наверняка, какие-то сложности, как отстроить звук, как это все подключить. На сколько просто, или сложно было работать с группой «Разные Люди» и были ли какие-то истории, возможно, курьезного плана, которые остались за кадром?
Каждый по-своему проводится, каждый по-своему отстраивается, и я в этот момент в студии, как правило, не присутствую. Готовлюсь, занимаюсь своими делами. Для этого есть технические службы, звукорежиссеры. Думаю, по крайней мере, на моей памяти нет такого, чтобы были проблемы на саундчеке. И во время эфира все было, в общем-то, как по маслу. Сам знаешь, что работают музыканты профессиональные, которые сталкивались с разной деятельностью, с разными ДК и так далее. А уж когда ты прошел чёс вместе с группами «ДДТ» «Алиса», или Чернецкий прошёл от абсолютно самодеятельной музыки до сегодняшнего дня, то все вопросы легко преодолимы. У них не было никаких курьёзных историй на нашей программе.
А про смешные моменты, связанные с паузой, пока идет реклама, или ещё что-то. О чём вы могли говорить, и что делали, что не попало в кадр?
У нас нет рекламы. Идут сюжеты, как правило, ностальгического характера, поэтому наши гости, вместо того, чтобы использовать сюжет для того, чтобы попить воды, поменять инструмент, поболтать о чём-то, открыв рот смотрят эти сюжеты, чему любая реклама могла бы позавидовать.
Они видят там себя более ранними. В частности, с Чернецким мы показывали сюжет одной из программ 1990-го года. Когда программа «Чертово колесо» приезжает к нему, чтобы снять его на лестничной клетке, поскольку он тогда уже не мог выходить из дома. В программе рассказывается, что есть такой парень, которому в данном случае очень нужна помощь и который очень талантлив.
Кстати, заодно нужно сказать слово благодарности коллегам, телевизионщикам, за то, что они сделали этот шаг. Потому, что это настоящий серьезный поступок для программы «Чертово колесо» и для всего питерского телевидения того времени, приехать и вот так рассказать о нём.
Поэтому, вот когда Чернецкий видит этот сюжет, как может в этот момент что-то ещё происходить? Смотрит, и вспоминает, что тогда было с ним. И потом, ты знаешь, когда у тебя более 3000 эфиров (и ты сейчас спрашиваешь про эфир десятилетней давности), помнить каждый вечер, каждый случай, пьянку перед, после или в середине, сложно делать. У меня это не очень отпечатывается, потому, что ну что было 10 лет назад? У меня сегодня вечером эфир будет тоже. Поэтому сейчас не могу какие-то нюансы вспомнить.
Как справляешься с переизбытком информации? Как ты себя настраиваешь на то, чтобы переключиться с одного героя на другого?
Просто, когда готовишься, концентрируешься на том человеке, который к тебе приходит. Максимально погружаешься в данную информацию, и она, как бы, подспудно оседает. А бывает, что на следующий день, когда тебя спрашивают, кто у тебя был, ты имя назвать не можешь, не то, что какие-то нюансы. Потому, что это конвейер. О сегодняшнем человеке можешь рассказать всю его биографию, всю его жизнь, а про вчерашнего героя ты уже забыл. Через какое-то время, в памяти вспыхивают какие-то жизненно важные моменты, которые не проходят. Так и здесь. Ты каждый раз готовишься, а потом остается что-то главное, фильтруется в мозгу. У телевизионщиков, знаешь ли, сиюминутная память. Но когда надо, все включается. Мы сейчас говорим про Чернецкого. 2999 человек не имеются ввиду, а имеется в виду конкретный человек.
Есть ли вопросы, которые ты мог бы сейчас задать Чернецкому, а они по каким-либо причинам, не прозвучали в прямом эфире?
Честно скажу, перед нашей встречей пробежался на перемотке по одному из эфиров. Но, когда смотрю, сам себя с собой не ассоциирую, смотрю, как на программу, где человек разговаривает с другими людьми, с музыкантами, или актерами. Поэтому, ловлю себя на том, насколько там получилось, не получилось.
У меня не было с Александром никакого напряжения, абсолютно. Я даже не думал о том, что вот это можно спросить, а это нельзя спросить. Все шло по накатанной. Единственное, жалко, что было много музыки. С одной стороны, это надо для людей, которые любят его творчество. Для них, конечно, песни важны.
А он ведь человек интересной судьбы. Хотелось с ним побольше поговорить на разные темы, около музыкальные или музыкальные. Мы были нацелены больше на то, чтобы звучала музыка. Мне было бы интересно поговорить с ним о первой его любви – о футболе.
Я просто не очень понимал, что сейчас уйдём в воспоминания детства, как он засыпал с резиновым мячом и все прочее. Очень хотелось поговорить про его вторую любовь – Владимира Высоцкого, про «Битлов», как появляется в его жизни это музыкальное направление. А как появилась первая гитара…
Первые самопальные харьковские магнитофонные записи распространялись тогда по Украине, и потом уже по стране. Значит, там что-то было такое звенящее, раз это всё дошло до сегодняшнего уровня, раз сегодня мы говорим исключительно о Чернецком. Уже в тех, самопальных магнитоальбомах было что-то. На эту тему мы тоже, практически, не поговорили с ним.
Момент его возрождения. У таких людей, все-таки, как и у нас с тобой, у физически нормальных, слава Богу, людей, бывают моменты уныния. А у таких людей, как он, это, наверное, тоже происходило. Вот об этом еще, наверное, нужно было поговорить. Потому что 7-8 сложнейших операций, когда засыпаешь, и не знаешь, проснешься или нет. Это когда молодые специалисты не знают, справятся или нет с тем, что делают впервые или второй раз в жизни, а ты все равно на это идешь. О чем Саша думал в этот момент. Насколько вообще возможно было творить в этих ситуациях и заниматься собственным здоровьем.
Про Инну вообще отдельную главу можно создать, написать, про то, что этот человек жил, как жена декабриста, допуская, что были моменты срыва, которые нам неведомы, и знать не надо. Допуская, что были сложности на этом жизненном пути. Допуская, что были конфликты в коллективе, не всегда понимание и не всегда принятие той ситуации, в том числе и физической немощи человека. Всё это допускаю.
Можно отдельно говорить про Инну, про моменты самопожертвования тех музыкантов, которые оказались рядом. По самому восстановлению Саши, как это происходило в моменты самых сложных критических точек между операциями. Знаю, что была история, когда человек ждал какой-то необходимый инструмент или протез чуть ли не год. Это все очень сложные моменты.
Про советское прошлое, про ностальгию тоже мало говорили, поскольку, с одной стороны, знаю, что он из тех, кто не то, чтобы не любит ностальгировать, не то, чтобы не любит жить прошлым, не то, чтобы не любит вспоминать. Он с одной стороны к этому очень трезво и здраво относится, как все мы понимали, что без прошлого нет будущего.
С другой стороны, все то, что с ним случилось, случилось во времена Советского Союза. Кто знает, как бы развивалась ситуация, если это бы случилось сегодня. Может быть, было бы все иначе. Может быть, другие рычаги бы работали, а, может быть, и не протянули бы руку помощи те, тогда еще молодые, начинающие Градский, Макаревич, Шевчук, Гребенщиков и так далее. Не давали бы таких благотворительных концертов те мэтры, которые сегодня уже мэтры, а тогда они были тоже еще начинающие артисты.
Он мне тогда сказал, в первой программе, что СССР для него панковская страна. Слово «панковская» здесь такое очень образное, абстрактное, потому, что с одной стороны, и запад, и восток намешано, с другой – и лёд, и огонь. В общем, такая разножанровость во всем. Абсолютная яркость, объединенная такими не объединяемыми вещами порой. Поэтому, у него такие странные перемешанные ностальгические воспоминания.
Но, в то же время, Советский Союз, на тот период времени, и та ситуация, в которой он оказался для него трогательно-щемящий момент, потому что всем миром несли копейку. Солдаты несли что получали, гроши какие-то. Матери-одиночки, пенсионеры услышали информацию о Саше по прогрессивному тогда телевидению, к которому мы сейчас никакого отношения не имеем (сейчас никто никому не верит уже давным-давно). Тогда это был, действительно, настоящий зов, и люди отдавали последнее. Он, конечно, очень благодарен тому единению, опять-таки, советских людей, которые откликнулись, и мамочка таскала эти денежные переводы для того, чтобы сына спасти. Это было непростое время.
В 2009-м ты с встречался с Людмилой Гурченко в своей программе. На веку твоей деятельности, у тебя сформировалось видение, что отличает харьковчан от людей из другой географии. Есть ли отличительные черты, которые рассмотрел, распознал и можешь сформулировать это в одно-два предложения?
Не очень глубоко копаюсь в этом вопросе. Как Питер и Москва, наверное, отличаются. Питер Москву не любит. Москва любит Питер, как ни странно, особенно приезжать туда. А питерцы чешут в Москву, для того, чтобы здесь побыть и сказать: «Фу, какая она!». Я в Харьков раньше часто приезжал, когда был жив Вадим Мулерман; когда Иосиф Кобзон его отправил туда за то, что у него были проблемы в личной жизни с Вероникой Кругловой. Мы с ним дружили, и он жил в Харькове. У него был свой музыкальный театр. Приезжал туда, проводил его юбилеи, какие-то фестивали. Помимо фестивалей, проводил его 70-летие в театре оперы и балета, и 75-летие. Поэтому, это для меня город чистый, настоящий.
Очень много тогда было телезрителей из Харькова, потому, что тогда еще не отрубали все российское, что сейчас отрублено. Сейчас, конечно, все это тоже есть, но через спутник, интернет. Людям сложнее. А тогда ты приезжаешь в Харьков, включаешь в отеле телевизор и видишь, что твоя программа идет по 2-3 каналам сразу.
Причем, они выкрыживали эту программу, и она шла отдельно, на каком-то местном телевидении. А внизу бегущая строчка идет: «Продам детскую коляску», «Меняю двухкомнатную квартиру на однокомнатную», и так далее. И ты смотришь на себя и думаешь: «Господи, люди на тебя смотрят, или пытаются реализовать свои какие-то бытовые вещи?».
Настолько Харьков нежно относился к моей программе. Гурченко, ты прав, она абсолютная харьковчанка. Причем, всегда тепло и трепетно говорила про Харьков. Мы с ней встречались в жизни не раз, но в эфире она у меня была единожды. С другой стороны, она была обижена на этот город. Считала, что Харьков, город такой (может быть, это личное, субъективное ее восприятие), не принявший ее тогда, завидовавший ей. «А кто эта девочка? Почему она выскочила? У нее кожа да кости! А она стала звездой. Да как это возможно?
Неприятная ситуация, когда ей хотели памятник поставить при жизни в Харькове. Долго искали место, где поставить. Потом долго утверждали, потом говорили, что недостойна, потом говорили, что достойна. Она в сердцах, говорила, что лучше не надо ничего. До этого ждала какие-то моменты, потому что, конечно, она была отличной от других актрис и отличной от других актрис из Харькова, и заслужила такие почести ещё при жизни.
Поэтому, как и везде, москвичи тоже в семье не без урода. Так же и Харьков. Единственно, состояние какой-то чистоты, принятия себя, открытости. В то же время вот эти все простые человеческие качества, они упакованы в такую, чуть ли не столичную атмосферу, поскольку Харьков город, который генетически живет амбициями столичной жизни. Были моменты, когда они возглавляли свою страну. Все от широты души до такой помпезности.
Что касается Саши Чернецкого, сложно сюда его причислять. Не помпезный совершенно! В нем то, что можно пожелать всем оставшимся людям на свете. Такой искренности, открытости и бесконечной благодарности людям, которые когда-то помогли. Он умеет дружить и это большое качество, свойственное людям, которые разминулись на каком-то жизненном пути, как в истории с Чижом. Откуда ноги растут у Чижа? Тоже ведь из группы «Разные Люди», пока он не окрылился и самостоятельно не осел в Питере. Но потом, все равно срослось и все обиды прошли. Это важно, уметь отпускать.
Саша умеет в этом отношении протягивать руку. Одно дело отпустить, простить, принять, другое дело – самому протянуть руку. В свое время и Юрий Шевчук тоже, своими человеческими примерами повлиял, прежде всего, на Сашу. Мне так кажется, потому что не прошли зря эти годы не только с точки зрения профессионального роста, но и просто человеческого формирования, восприятия жизни таковой, как мы ее воспринимаем сегодня.
Ты упомянул Шевчука. Как, используя саунд известной песни Юрия Юлиановича, он до сих пор не попал на твою программу? Не кажется тебе это парадоксальным?
Казалось когда-то парадоксальным. С другой стороны, когда много-много используешь, кажется, что уже как будто и побывал. Одно время были переговоры, он согласился. Сам не веду эти переговоры, у нас есть редакторы по гостям. Но, вот были какие-то моменты согласованности, потом это куда-то ушло.
То, что саунд его используется «Рожденный в СССР» – все на уровне правообладателей сделано. Он дал нам добро на это, все это зафиксировано и отрегулировано, поэтому, никак не вяжется одно и второе. Наверное, придет спустя какое-то время. Честно говоря, перестал на этот счет переживать. Я раньше хотел, чтобы был Горбачёв, чтобы обязательно была Пугачева… Сейчас у меня нет таких амбиций совершенно. Гурченко – была, слава Богу.
Сейчас такого нет. Придут, рано или поздно придут. Очень многие, знаешь, чего-то ждут в этой жизни, сами не понимая, чего. Многие на федеральные каналы ссылаются, мол, мы туда-то не ходим, а что к вам приходить? Рок-н-ролл, он, конечно, попроще, никогда никуда не ссылается, хотя звезду тоже многие давно поймали.
Сформулируй свое представление о том, что такое ностальгия для тебя. Потому, что некоторые считают, что это некий маркер старости, вернуться к каким-то важным ценным воспоминаниям о прошлом. Для некоторых – это точка отсчёта какой-то деятельности. А как бы ты сформулировал, что такое ностальгия?
Для меня ностальгия – это, прежде всего, воспоминание себя самого тогда. Каким был, что ощущал, что было рядом со мной. Хотя, я многие времена, 60-х, 70-х годов, о которых мы ностальгируем, вспоминаем, конечно, не застал. Маленький был в 70-е, только родился.
Но, с другой стороны, у меня такое ощущение, но, наверное, только у меня, потому что не у каждого такое есть, что я пережил эти истории уже не раз. Я побывал и в горячих точках, и в Афганистане, и во Вьетнаме, и в 1968 году вместе с Хрущевым стоя на трибуне, когда он там каблуком стучал и называл художников- авангардистов пидорасами. Как будто там был рядом везде, потому что это было передано разными гостями с разных точек восприятия. Они все были участниками событий тех лет.
И когда переживаешь эту историю с этим человеком, то тебе становятся интересны какие-то нюансы, но уже под этим углом, ты уже не под общим планом рассматриваешь, уже рассматриваешь какие-то детали. И, когда очень много людей проходит через тебя, это правда, на самом деле. Они через меня проходят. Вот тогда ты начинаешь уже въедаться, и про каждую историю, вот как ты про Чернецкого, можно писать книгу или статью.
Поэтому, для меня это все – возможность раскрасить в цветные, не то, чтобы краски, а в полутона, добавить наполненность, объем историям, которые сейчас уже в таком размытом черно-белом варианте многими воспринимается.
Ты это наполняешь, ты это даешь, тебе кажется, что ты какую-то историю мимоходом даже вспоминаешь, но ты по звонкам зрителей начинаешь понимать, что вот это именно зацепило, именно это помнят. Зрители тоже помогают это всё раскрашивать, своими воспоминаниями, наполняют эту картину мира. Поэтому, все вместе, мы цепляемся за что-то такое, что позволяет нам не то, чтобы назад вернуться, а вспомнить ту историю, которая являлась не то, чтобы частью страны, но частью жизни каждого, что формировало и развивало нас. Такие сваи.
Знаешь, я на Севере рос, там всегда дома на сваях стояли. И вот убери эти сваи, эти дома начинают покачиваться в разные стороны. А пока они стоят, дом может держаться сколько угодно долго. Для меня это важно.
Послушать это и другие интервью в аудио-формате можно, перейдя по ссылке:
http://www.chernets.info/?page_id=1347
или с помощью QR-кода:
